Лунный Цветок была с'данзо и умела «видеть» — она владела даром ясновидения. У Мигнариал этот дар проявился лишь недавно. И даже теперь предвидение приходило к ней только тогда, когда вот-вот Гансу грозила опасность. А Ганс постоянно занимался опасными делами. Мигнариал считала его самым прекрасным и лучшим мужчиной в мире. Она считала его таким еще с тех пор, когда ей только-только исполнилось двенадцать лет и она начала превращаться из ребенка в девушку. А сколько же тогда было самому Гансу? Шестнадцать? Мигнариал этого не знала.

Она любила его. Она любила его, несмотря на предостережения матери, несмотря на то что та всеми силами препятствовала Гансу оставаться наедине с Мигнариал. Конечно же, Лунный Цветок знала об этой любви и понимала, что дочь ничего не может поделать с собою. Мигнариал полюбила Ганса давно, когда ей было лишь двенадцать лет. Или в крайнем случае тринадцать. А теперь она была уверена, что и он любит ее. Мигнариал чувствовала себя очень странно: в ее сердце соседствовали боль недавней потери и счастье взаимной любви. Она любила его, и он любил ее, но они все еще не были любовниками.

«Пока не были», — подумала Мигнариал. Даже слезы печали, струившиеся по щекам, не умаляли ощущения счастья в ее душе. Палящее солнце высушивало эти слезы еще до того, как они скатывались к подбородку, оставляя на лице Мигнариал тоненькие светлые полоски.

— Мигни… — Так называл ее Ганс, и только он один:

«Мигни».

— М-м? — Она продолжала смотреть вперед, скрывая слезы.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Вот как? Я думал, тебе семнадцать. Помнится, Лунный Цветок вроде бы говорила мне всего несколько месяцев назад, что тебе семнадцать.

— Ну.., мне исполнится восемнадцать через три месяца. Чуть меньше чем через три месяца. Это все равно, как если бы мне уже было восемнадцать, — добавила она, размышляя о том, уж не думает ли он заняться с ней любовью сегодня ночью.

Мигнариал никогда прежде не занималась любовью. Она понятия не имела, как это делается, и изрядно волновалась. Ей было известно, что у Ганса есть опыт в подобного рода делах, потому что он проделывал этой раньше, с другими женщинами. Это одновременно успокаивало девушку: «Он может научить меня тому, чего я не знаю», — и заставляло нервничать еще сильнее: «Он опытный мужчина, и что, если я окажусь неуклюжей куклой, когда дело дойдет до.., чесания шерсти?»

По крайней мере, ее мать никогда не была столь жестокой, чтобы пытаться напугать ее этим. Мигнариал знала, что ее родители очень любили это — то, что происходит между мужчиной и женщиной, то, что иногда иносказательно называется «чесанием шерсти». Мигнариал предполагала, что это ей тоже понравится, и была уверена, что Гансу оно нравится. В мечтах она очень хотела заняться этим с Гансом.

— А сколько лет тебе, Ганс?

— Что? — переспросил он, чтобы выгадать немного времени. Он не любил отвечать на этот вопрос, потому что ответ слишком многое мог поведать о нем.

— Сколько тебе лет? — повторила Мигнариал. Она по-прежнему не оборачивалась, хотя и ни на что особо не смотрела — ну на что там было смотреть? Плотно зажмурившись, девушка постаралась поскорее выжать из глаз последние слезы. По крайней мере, она считала, что эти слезы последние.

— Я не знаю.

— Ох, Ганс, — вздохнула Мигнариал. Ей было известно, что Ганс происходит из Низовья, самой отвратительной части города, и что он почти не знал своей матери, которая, очевидно, когда-то мимолетно сошлась с его отцом. — Но ты должен хотя бы догадываться. Тебе больше двадцати лет?

— Приблизительно, — отозвался он, беспокойно ерзая в седле. — Может быть, немногим больше. Проклятье! Терпеть не могу ездить верхом! Хотя тащиться пешком было бы еще хуже.

Возраст Ганса был темой, которой Мигнариал никогда прежде не касалась в разговоре, хотя ей давно уже хотелось спросить об этом. Но теперь она по какой-то причине хотела непременно выяснить этот вопрос. В конце концов их соединила сама судьба. Они были наедине, они ехали на север вдвоем, и никого, кроме них, здесь не было. Только она и ее мужчина. Она хотела знать о нем все. Разве это не правильно? Разве все не должно быть именно так?

— А может быть, тебе все-таки меньше двадцати лет? — продолжала расспрашивать Мигнариал.

— Может быть, чуть-чуть меньше. Понимаешь, я помню семнадцать лет моей жизни. Я знаю, с чего начал этот отсчет, но я не знаю, сколько лет мне было, когда я украл смокву, Он резко повернулся в седле. Седло было сделано из дерева и обито кожей, спереди и сзади его края были загнуты высоко вверх — Мигнариал вспомнила, что эти выступы называются передней и задней луками. Когда Ганс приложил ладонь ко лбу, как бы для того, чтобы прикрыть свои черные глаза от солнца и получше рассмотреть что-то сзади, Мигнариал вздохнула. Она была уверена, что он попросту старается избежать дальнейших расспросов, но тем не менее не удержалась и тоже посмотрела назад. Она ничего не увидела и встревоженно оглянулась на Ганса.

— Ганс? Что там такое? Он пожал плечами:

— Мне показалось, что там что-то мелькнуло. Я не стал ничего говорить, а просто резко повернулся, чтобы застать их врасплох — если там действительно кто-то был.

— Ты хочешь сказать.., люди? Те пустынные разбойники, о которых нам рассказывал гуртовщик Темпуса? Ганс покачал головой:

— Нет, вряд ли. Что-то маленькое. Просто крошечное темное пятнышко, и оно двигалось. Я хочу сказать, мне почудилось, будто я видел что-то такое… Понимаешь, вроде как мелкое животное. И оно, похоже, следовало за нами. Но когда я обернулся, я не увидел там ничего. Совсем ничего.

По телу Мигнариал пробежала дрожь, и девушка, прищурившись, тоже прикрыла глаза ладонью от солнца и посмотрела назад, на пройденный ими путь.

Она видела песок, и только песок, и ничего более. Никакого животного, мелкого или крупного. Никакой растительности, даже той, похожей на клочья грязной шерсти пустынной травы — или чего-то напоминающего траву, — которая время от времени попадалась им по пути. Даже онагр почти не интересовался этой сухой шелухой. В поле зрения не было Даже больших валунов или каменистых холмов. Пологие холмы напоминали уродливые горбы разной высоты и были покрыты желтовато-коричневым песком. Песок расстилался вокруг бесчисленными складками, словно шлейф придворного платья, выцветшего от старости. Вверху выгибалось небо цвета старой меди, с проблесками серебра и оранжевыми искрами. Такое небо могло быть красивым. Но оно не было красивым. Оно выглядело горячим. Где-то вдали Мигнариал углядела проблеск «настоящего» голубого неба и вздохнула. Затем она снова перевела взгляд на Ганса.

— А теперь ты видишь что-нибудь?

— Нет, ничего, — ответил он, поворачиваясь обратно и поправляя капюшон своего балахона. Передний край капюшона был отогнут назад, как и у Мигнариал, но его можно было опустить так, что он полностью закрывал лицо. Им говорили, что эти капюшоны в случае песчаной бури лучше всего опустить на лицо и замереть. Эти сведения отнюдь не порадовали беглецов, хотя они были очень признательны за подарки — эти самые балахоны с капюшонами и лошадь, названную Инджа. Песчаная буря? Ганс и Мигнариал надеялись, что им не придется столкнуться с этим явлением.