– Ты уже все выходные на работе, – патетически воскликнула я. – Ты уже просто женат на своей работе.

Диана-Ди учуяла нечто в воздухе и села на подоконник, пристально смотря то на меня, то на Володю. Какие же вы глупые, читалось в ее взгляде. Ссоритесь, выясняете отношения.

Только кошки могут так ненавязчиво и наглядно выразить свое презрение и снисходительность.

– Я никогда этого и не скрывал, – с убийственным сарказмом сказал муж.

И эта его ирония, его ухмылка меня и доконали.

Я взмахнула рукой и случайно(?) задела рукой тарелку с оладьями, и она взвилась в воздух со всем содержимым, и уже через пару секунд мы смотрели друг на друга разъяренные, а мой кулинарный труд валялся на полу.

– Сорри! – буркнула я.

Глаза мужа метали молнии. Он молчал, потому что в его лексиконе не осталось приличных слов для меня.

– Я не хотела. – И я прижала руки к груди. – Не знаю, что на меня нашло.

– Зато я знаю. – Градус иронии не сбавлялся. Напротив – он подскочил. – Ты ревнуешь меня к работе, ты ревнуешь меня к Марку. Была бы твоя воля, ты бы вконец рассорила меня с ним. Тебе не нравится моя жизнь, моя карьера. А все потому, что ты не нашла себя и сидишь дома в четырех стенах. Так и свихнуться недолго. И похоже, что… – и здесь я отвесила мужу звонкую пощечину. Ее звук оглушил меня, и я стояла, растерянная, несчастная. Во рту мгновенно стало горько и сухо. Я сглотнула.

– Прости…

Муж вдохнул воздуха и собирался заорать или разразиться убийственной тирадой, которая бы вконец расставила точки над «i» и доконала меня. Я предчувствовала это и втянула голову в плечи, как страус, который прячется от опасности. Но здесь откуда-то издалека раздался звонок. Он привел нас в чувство, и мы, замолчав, уставились друг на друга, cловно невидимая рука провела между нами дистанцию, и теперь мы пытались прийти в себя, остановившись у опасной черты.

– Твой мобильный! – напомнила я мужу. – Ты где его оставил?

– Слышу, – буркнул он. – Не глухой.

Он рванул из кухни, а я, присев на корточки, стала собирать оладьи с пола. Я свалила их в помойное ведро и только собиралась встать, как в дверях показался муж. Выражение его лица напугало меня. Таким он выглядел только однажды, когда сообщил мне о том, что его мать больна раком и ей осталось жить считаные месяцы, если не недели.

У меня неожиданно сел голос.

– Володя, что случилось? – прошептала я.

– Олю Юхневу убили. Из пистолета, когда она возвращалась вечером домой.

Ди спрыгнула с подоконника и пошла к двери, грациозно покачивая телом.

Оля Юхнева была одной из «незаменимых» в конторе моего мужа.

Я ахнула, прижав руки к груди, а потом разрыдалась. Муж бросил на меня напряженный взгляд и вышел из кухни, не сказав ни слова.

Ольгу Юхневу я видела несколько раз на корпоративных праздниках. Надо сказать, что нас с ней роднило стойкое отвращение к подобным мероприятиям. Эта неприязнь была написана у Юхневой на лице, впрочем, она и не особо старалась скрыть этот факт от коллег и других товарищей. Крепко сбитая брюнетка с коротким ежиком волос, крупными чертами лица и в очках с массивной оправой, Ольга была похожа на цепкого бульдога, который если уж схватит свою добычу, то ни за что ее не выпустит.

Мой муж, директор известной в Москве юридическо-консалтинговой фирмы «Норма» очень ценил Юхневу и называл ее мозговой элитой фирмы. К остальной элите он причислял, естественно, себя, Марка Калмановского, помощника Лешу Колокольцева и видного адвоката Баринова Вадима Петровича, который сотрудничал с его фирмой.

Ольга Юхнева с легкой презрительной усмешкой на лице и сигаретой, словно прилипшей, точнее, впечатанной в ее пальцы, как в роза в волосы у киношно-оперной Кармен, всем своим видом демонстрировала полное презрение к окружающей обстановке и подобному времяпровождению. Бокал шампанского в ее руке смотрелся крайне неуместно в отличие от той же неизменной сигареты; она обычно выпивала его залпом и шла в курилку, чтобы поскорее отлепить от себя светские условности. Там, в курилке, я и столкнулась с Юхневой; она предложила сигарету, и я неожиданно согласилась, хотя знала, что Дымов терпеть не может, когда я курю. Но в Юхневой было что-то приятельски-располагающее, и жест, которым она предложила мне сигарету, и ее цепкий умный взгляд – все склоняло к совместному курению, похожему на тайный ритуал сообщников.

Мы обменялись с ней всего парой ничего не значащих фраз, но у меня осталось впечатление от Юхневой, как от человека, с которым можно пойти в разведку. Сразу было видно, что человек она принципиальный, твердокаменный и в чем-то по-хорошему упертый. Такая не будет юлить или менять свои убеждения, как перчатки, в угоду моде.

На другой день муж с усмешкой сказал мне, что я понравилась Юхневой. Я замерла, ожидая разноса за курение, но Дымчатый неожиданно сказал:

– Я знаю, где вы пересеклись. Но шею мылить не стану. Ольга такая классная баба, и я ее так уважаю, что прощаю твое курение. И даже даю добро на дальнейшие сигареты. Ольга того стоит.

И вот теперь Ольга Юхнева убита, и этот факт никак не укладывался у меня в голове, настолько она казалась цепкой, жадной до жизни и работы, что ее смерть была, по моему мнению, скорее досадным упущением со стороны Ольги, чем свершившимся фактом.

Похороны Юхневой состоялись в среду. Потом были поминки, и мы все поехали к ней домой. Володя сказал, что фирма хотела снять ресторанный зал, но Ольгины мать и брат наотрез отказались от этой затеи и поминки будут проходить на квартире. При этих словах Дымчатый морщился как от зубной боли и все время поворачивался ко мне боком, как будто бы не хотел встречаться со мной взглядом и тщательно избегал этого.

Глаза у него были покрасневшими, и это потрясло меня. Мой муж обладает нордическим характером, и вывести его из себя очень трудно. Только я обладаю этой привилегией, ну, может быть, еще пара-тройка человек.

В квартиру мы ввалились в составе десяти человек, делегированных от работы. Марк стоял с отрешенным видом, секретарь Кира Андреевна, женщина лет пятидесяти с небольшим, выглядела, наоборот, спокойно-сосредоточенно, остальные стояли с хмурыми лицами и старались поскорее пройти в комнату и рассесться за столом. Я понимала их. Стол создавал иллюзию некой защищенности; вроде бы ты при деле – исполняешь некий ритуал и поминаешь покойного. Тогда как топтанье в коридоре, выслушивание бессвязных восклицаний матери, отрывистых реплик брата заставляло нервничать и вздрагивать, словно от невидимых ударов, посылаемых со всех сторон. Я и сама чувствовала жуткую неловкость и ком в горле, когда мать Юхневой, Маргарита Васильевна, маленькая, седая, похожая на испуганную жалкую птичку, залилась слезами и замотала головой, раскачиваясь в разные стороны.

– Оля… Олечка! – захлебывалась она.

– Мама! – брат, долговязый молодой человек, взял ее за плечи. – Не надо. Люди…