– А что это ты всё работаешь и работаешь?

Феликс поднял взгляд от плиты – в эту минуту он старательно помешивал отвар с добавлением лепестков роз и паслёна. Это было самое популярное снадобье его отца, которое облегчало симптомы гриппа.

– Решил сварить немного про запас, – пояснил Феликс. – В конце концов, сейчас самый сезон.

Винс ему улыбнулся. Он был ещё молод, но улыбался как старик. Губы у него все потрескались от леденящего холода, из‐за которого он по ночам то и дело просыпался. Однако в тот день его улыбка стала для Феликса самым добрым знаком на свете. Знаком свободы.

– Оставь отвар, пусть остывает, – велел Винс. – Иди, довольно с тебя.

Феликс осторожно снял котелок с плиты и опустил на подставку под горячее, а потом, уже с куда большей радостью, поспешил выполнить отцовский приказ – схватил свой ранец и выскочил из дома на крыльцо.

На улице всё было залито янтарным предвечерним светом, который тут же окутал и Феликса. Особенно ярко искрилось что‐то на вершине холма, стоящего напротив Тополиного Дома. Присмотревшись, Феликс различил на возвышении своего брата-близнеца. Это его светлая шевелюра так ослепительно сияла в золотистых лучах.

Феликс вскинул руку, чтобы прикрыть от солнца глаз – не тот, что пугал своей молочной белизной и был скрыт под повязкой, а другой, здоровый. На самой вершине холма в ослепительных закатных лучах Ли Викери походил на самого настоящего короля.

– Счастливого Хеллоуина! – проревел Ли и побежал к дому. Длинные, стройные ноги на головокружительной скорости несли его вперёд.

– Счастливого Хеллоуина! – отозвался Феликс. Ли запрыгнул на крыльцо и со смехом обнял брата. Они принялись раскачиваться в разные стороны, а потом рухнули на доски – Феликс даже не успел высвободиться из братских объятий.

Когда близнецы наконец поднялись на ноги, Ли задиристо пнул Феликса по ноге:

– Готов?

Феликс выразительно приподнял свой ранец.

– Отлично! Вернусь через три минуты. Засекай! Феликс посмотрел на свои наручные часы, мысленно отмечая положение минутной стрелки, а Ли с громким топотом побежал к западному входу в Тополиный Дом. Над ним висела табличка с надписью: «Джудит Викери, психиатр». Ли распахнул дверь. Петли застонали, и мальчиков окутал запах базилика и острого сыра. Их мать явно что‐то готовила.

Запах этот был столь приятным и вместе с тем мучительным, что у Феликса внутри всё перевернулось. Он стал гадать, напевает ли мама, пока готовит. И решил, что наверняка. Эти звуки казались ему самой прекрасной мелодией на свете – даже лучше, чем радостная песнь сверчков.

Ли выскочил из дома в куртке потеплее.

– Ладно-ладно! – крикнул он маме в ответ на какой‐то её вопрос.

Феликс опустил взгляд на часы:

– Две минуты двадцать секунд.

На губах Ли заиграла победоносная улыбка. Он вручил брату сырное печенье, и мальчишки отправились в город.

– Мама велела вернуться к одиннадцати, – сообщил Ли.

– На час позже, чем в прошлом году, – заметил брат.

– Ага, но тебе‐то папа разрешает гулять ещё дольше.

– Разрешает, но я не буду, – уточнил Феликс. – Я вернусь домой вместе с тобой. Как и всегда.

Ли пнул ногой лежащую на земле ветку, а потом внимательно посмотрел на Феликса своими чистыми, ничем не замутнёнными карими глазами.

– Я часто думаю о том, что однажды ты… Ну… Не вернёшься со мной, а продолжишь гулять сам по себе. Это ведь твой единственный шанс побывать в городе. Если б мне так разрешили… – Он не договорил, но Феликс легко угадал мысли брата: тому было ужасно любопытно, что же происходит после «комендантского часа».

– Мне город не по душе, – признался Феликс. – Слишком уж много там всего происходит, да ещё так быстро.

– Именно этим он мне и нравится! – со смехом сообщил Ли.

В отличие от Феликса он часто смеялся. Его спальню в западной части дома от спальни брата, расположенной в восточной части, отделяли всего лишь две стены. До Феликса часто доносился смех Ли, просачивающийся сквозь тонкие доски. Он вечно гадал, отчего смеётся брат – оттого ли, что мама смешно пошутила? По рассказам Ли, у неё было отменное чувство юмора, но проверить это Феликс никак не мог; он ни разу в жизни не видел своей матери, а Ли – отца. Таковы были условия Договора.

– Сегодня я тебя свожу в кафе «Ручеёк». Там сегодня собираются все ребята из школы. А потом мы пойдём к костру. Может, ты даже с кем‐нибудь поболтаешь в этом году!

Феликс закатил глаза и откусил немного от своего печенья. В город он шёл вовсе не для того, чтобы болтать с местными жителями. А для того, чтобы наблюдать и, самое главное, учиться.

– А почему мы в этот раз без костюмов? – спросил Феликс.

Раньше Ли всегда настаивал на том, чтобы в Бун-Ридж они приходили в маскарадных костюмах. Феликс обычно наряжался путешественником – для этого хватало отцовской широкополой шляпы. Но несколько дней назад Ли заявил ему, что на этот раз они пойдут в город в обычной одежде.

Ли пожал плечами:

– Просто никто уже не наряжается в костюмы.

– Что, совсем-совсем никто?

– Я про наших ровесников. Маскарады – для детей.

– Вот оно что.

Феликс наверняка знал бы это (да и много чего ещё), если бы тоже ходил в Среднюю Школу Бун-Риджа. Он мучительно жаждал тех знаний, которых набирался в школе Ли и с которыми каждый день возвращался домой. Феликсу казалось, что он непременно захочет общаться с другими людьми, стоит ему только узнать всё то, что известно им.

Но до той поры он был искренне благодарен судьбе за то, что не отягощён всеми законами и правилами, которые Ли диктует школа: не жевать жвачку, не играть в салочки, если тебе больше десяти, не вести себя в классе так, будто знаешь ответы на все вопросы… А теперь ещё и не наряжаться на Хеллоуин.

Феликс гадал, можно ли усвоить все важнейшие уроки на свете – историю древних цивилизаций, науку о звёздах, – а утомительных правил при этом не зазубривать. Гадал, представится ли ему когда‐нибудь возможность самому узнать ответ на этот вопрос.

«Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху»[2].

Священник повторял эти красивые слова, как стихи, но Гретхен казалось, что они только портят прощание с усопшими. Мать Эсси Хастинг плакала, как и десяток других людей, одетых во всё чёрное. Утро этого дня было туманным, и к обуви Гретхен прилипли мокрые травинки. Она смотрела, как госпожа Хастинг, единственный родной человек для Эсси, бросает на лакированную крышку гроба горсть влажной земли.