Едва отвечая на скорбные приветствия встречных ветеранов, Кокотов полетел на завтрак. Он даже не расспросил радостного доктора Владимира Борисовича о ходе воздушных боев над Понырями, наотрез отказался помочь вдове внебрачного сына Блока разобраться в новом мобильном телефоне и грубо отверг просьбу комсомольского поэта Бездынько выслушать свежую эпиграмму на антинародное телевидение.

Столовая давно опустела. Лишь в дальнем углу виднелся понурый поедатель чужих деликатесов Проценко. «Лучший Фальстаф эпохи» под влиянием вчерашней проработки с видимым отвращением приучал себя к казенным харчам. Да еще за соавторским столом одиноко сидел терпеливый Ян Казимирович. Появлению Кокотова старый фельетонист обрадовался настолько, насколько сам писатель возликовал, не обнаружив Жарынина и Обоярову за совместным питанием.

– Где же Дмитрий Антонович? – спросил он, повеселев.

– Не видел, – удивленно всплеснул ручками ветеран. – А вы знаете, Проценко хочет объявить голодовку!

– Неужели?! Странно, странно… – Кокотов поглядел в окно и не обнаружил на стоянке ни режиссерского «вольво», ни красного «крайслера» Натальи Павловны.

В сердце снова заскреблись мыши подозрений.

– Уехала красотка ваша. К адвокату полетела! – доложила Татьяна, бухая на стол тарелки с сиротской снедью. – Раньше-то ведь как? Раз – и развели. Потому как делить было нечего. Алименты, если мужик забаловал, из зарплаты вычитали. Обкобелись! А теперь? До самой смерти можно судиться, если деньги есть…

– А Жарынин?

– А салтан наш Дмитрий Антонович чуть свет умчался. Только чаю и хлебнул, даже кашку дожидаться не стал. Злой, красный… Регина с Валькой уговаривали: «Не ездь!» Нет, ускакал…

– Куда?

– Сказал, кого-то в Останкино поехал убивать. А я б ему помогла! Наглый телевизор стал. Невозможно! За стеклом теперь что хотят, то и делают. По мне-то, запри дверь и бесись как хочется. Вон Жарынин чудит с бухгалтерией – да и бог с ним. Но чтоб всем показывать, как девки-дуры с парнями сучкуют? Стыдобища! Приятного аппетита! Если мало, могу добавки принести, – предложила официантка и, сверкнув золотым зубом, укатила свою тележку.

Автор романа «Плотью плоть поправ» подцепил кончиком ножа кубик масла величиной с игральную кость, но тут Болтянский, подобно старой мудрой птице, встрепенулся и, хищно глянув на жующего писателя, спросил:

– На чем я остановился в прошлый раз?

– На том, как ваш батюшка перед смертью напутствовал сыновей… – неохотно подсказал Кокотов.

– А как Мечислав пробрался на Дон, я вам еще не рассказывал?

– Нет…

– О, это удивительная история! Вообразите, осенью семнадцатого ехал он поездом в Ростов, тащился неделю и подружился от скуки с дезертирами, потому как с детства владел картами и никогда не проигрывал, разве что нарочно. Один из продувшихся матросиков, явно «психический», как тогда выражались, стал искать, на ком сорвать злость, и увидел: на третьей полке, лицом к стене, затаился человек в исправной форме без погон. Тогда погоны носить нельзя было – сразу в расход пустят. Достал морячок маузер и заорал, мол, это не кто иной, как Сашка Керенский от гнева народных масс спасается. Солдатня заволновалась. Сдернули с полки подозрительного пассажира. Немолодой, пухленький, с бородкой. Одно слово: из бывших! Стал он, конечно, оправдываться, мол, «никакой я вам не Керенский, а помощник начальника перевязочного отряда Домбровский! Вот мои документы!» Какое там! Бесполезно! Матрос-то сразу приметил, что на бородатом не только китель с галифе хорошие, но и сапоги почти новые. Сколько в гражданскую войну из-за обуви народу перебили, страшно подумать! В общем, потащили беднягу в тамбур кончать. А у моего Мечислава сердце на части разрывается: на его глазах единокровного поляка убивают! Но вмешиваться нельзя – самого сгоряча застрелят. Вооруженные дезертиры – это кошмар! И тут его осенило: «Давай, – говорит он, – братишка, на этого помощника в картишки перекинемся! Вдруг отыграешься?». Матрос-то азартный оказался, поставил на кон «Керенского» и, конечно же, продул. После этого Мечислав спасенного поляка уже от себя не отпускал, опекал, защищал, хотя Домбровский был в два раза старше. так они всю оставшуюся дорогу вместе и держались, пили кипяточек с сахарком вприглядку и шептались по-польски. А как добрались до Ростова, где Советской власти в помине не было, выяснилось: никакой это не помощник начальника перевязочного отряда, а начальник штаба Верховного Главнокомандующего Русской армии генерал-лейтенант Деникин. Мать-то у него – полька, урожденная Вржесинская, и язык предков Антон Иванович знал недурственно. Оказалось, бежал герой Карпат от большевиков из Быховской тюрьмы и пробирался инкогнито на Дон, к генералу Корнилову. В благодарность взял он к себе Мечислава адъютантом и поехал в Новочеркасск формировать 1-ю Добровольческую дивизию. Каково?

– Потрясающе! – согласился Кокотов, внимательно глядя на часы.

– Но это пустяк по сравнению с тем, что случилось с моим братом Стасем! Вообразите, приезжает он в революционный Петроград, а там… Вы торопитесь?

– Немножко.

– Ну ничего, докончу в другой раз! – Болтянский собрал морщины в улыбку и обнажил юную пластмассу зубов. – А вот морскую капустку зря не едите! Это же эликсир вечной молодости!

Всыпав для приличия в рот ложечку толченой ламинарии и запив ее чаем, Андрей Львович поспешил вон из столовой. По пути в свой номер он нагнал Татьяну, тащившую поднос с тарелками. Наблюдательный писатель сразу заметил: это был завтрак на двоих.

«Кому бы это – на двоих?» – мнительно озадачился он и предложил:

– Давайте помогу!

– Спасибо, мне привычней. Вот Жукову с Хаитом жрать тащу! – сердито доложила официантка.

– Заболел?

– Ага, больной: сам железный – хрен стальной!

– А почему на двоих? К нему кто-то приехал?

– Да кому он, ненормальный, нужен! Коробится, сволочь!

Миновали оранжерею, где, неподвижно глядя на цветущий кактус, сидела Ласунская.

– Счастливая! – перехватив поднос поудобнее, вздохнула Татьяна. – Такую жизнь прожила, теперь только сиди – и вспоминай! А мне с моим дуроломом и вспомнить нечего. Тьфу!

Достигнув номера, где жил Жуков-Хаит, женщина нагнулась и поставила поднос у порога. Из-за двери тем временем донеслись два спорящих голоса. Один, густой, угрожающий бас явно принадлежал Федору Абрамовичу. Второй же, ломкий, трепетный тенорок, был совершенно не знаком.

– Все-таки к нему кто-то приехал! – предположил Кокотов.

– Сам он к себе и приехал! – зло ответил Татьяна. – Послушайте!

Андрей Львович напряг слух:

– Нет, ты мне скажи, почему вас нигде не любят? – гневно вопрошал Жуков.

– Завидуют! – отвечал тенорок.

– Чему-у?!

– Сам знаешь, чему!

– Не знаю!