электрических станциях, которые светом своим зальют тайгу...

— А пока костер-то наш как бы не потух, тогда вовсе без света останемся, — сказал я, подбрасывая сучья в огонь, который действительно чуть не погас.

— А ну вас к чорту с вашим костром. Поймите же наконец, какое здесь богатство ждет, чтобы его подняли, чтобы его разработали. Я не говорю о запасах золота, тут его столько, что мы на руды с небольшим содержанием и внимания не обращаем. Вы поймите, что можно с этим золотом сделать, что тут через десять лет твориться будет. Ведь ни одна страна в мире сравниться не может с нашей Восточной Сибирью, Забайкальем, Якутией и Дальним Востоком. Вы не хуже меня все эти места знаете, а молчите...

Мы спустились в падь, к веселой речке...

Но тут опять потолок моей палаты поплыл перед глазами...

— А молчите... — говорил кто-то голосом Алексея Дмитриевича. — Надо было давно мне сказать, что сорок...

Не знаю, был ли вечер или ночь, но свет горел в палате, и Алексей Дмитриевич держал меня за руку, отсчитывая пульс.

— Ну, так... ничего. А как язык? Протереть, протереть немедленно, как следует, — сказал он сестре.

Затем была возня с языком, что-то холодное клали на живот, меняли компресс.

— Можно будет дать стакан чаю с сахаром? Уже больше полутора суток ничего не давали, — спросила сестра.

Кто-то отвечал, что немедленно надо дать чаю, а потом и бульона. Стало после этого лучше, и я спросил, который теперь час. Оказалось, что был не вечер, а уже утро, но на дворе еще было темно.

Я снова заснул и снова увидел темную поляну, временами освещаемую вспыхивающим пламенем костра.

Доктора уже не было, вместо него опять появился геолог Селиванов, милый и беспокойный человек.

Он приподнялся на зеленом ковре, на котором лежал, размахивая руками, стал говорить о богатствах Якутии, в которой он много лет работал, о всех этих прекрасных горах, хребтах, долинах, которые он знал и любил. Он нарисовал картину гигантского роста новых заводов, рудников — Аллах-Юня, Белой горы, Кировского, Лебединого, Подлунного — всех новых городов, поселков.

Он говорил о сказочных богатствах этих золотых месторождений, об огромной добыче золота, которую наша страна будет иметь.

Все более и более увлекаясь, он уже почти кричал:

— В прошлом году мы перегнали Америку по добыче золота. Через два года перегоним Англию. Что это будет означать для СССР и для всего мира, если мы будем первыми по добыче золота. Ведь прежде всего...

— Однако, лошадей-то надо напоить, — сказал где-то близко от нас голос.

Мы вскочили как встрепанные — до того это было неожиданно.

— Каких лошадей? — закричал Селиванов.

— Ваших, известно, Виктор Васильевич, ведь вы их напоить-то позабыли; дай-ка я их сведу к речке попоить, — продолжал тот же спокойный и немного насмешливый голос.

И Бертин — ибо это был он — принялся отвязывать лошадей и повел их поить, а я принялся восстанавливать потухший было костер, на котором снова приветливо закипел чайник.

Бертин напоил лошадей и присел у костра. Оказалось — до бертинского зимовья совсем недалеко, километров восемь.

Мы, разведчики, ищем золотую руду, а находим медь, цинк, железо...

К счастью, Бертин, зная забывчивый характер Селиванова, который никогда в дорогу ничего не брал «путного», кроме сухарей, захватил с собою немного еды, и мы принялись уписывать за обе щеки какую-то снедь.

— А вот вы вообразите, Василий Николаевич, что здесь будет через десять лет, — сказал Селиванов.

— Очень даже воображаем, — отвечал Бертин. — Вон там у нас будет построен Сталинград, рабочий город. Посередине большой-большой клуб и театр. Рядом техникум. Вон там будет десятилетка, а здесь больница. Совет будет построен на площади, вот тут немного влево. За горой — рудник. Руду подавать будем по штольне прямо на фабрику, вот сюда под горой около речки. Электростанция...

Какая-то птица сослепу налетела на разгоревшийся костер... Должно быть это была сова.

— Ну, а через десять лет на кого будем охотиться? Ведь тут город будет, — спросил Селиванов.

— Через десять лет тут крутом поля будут, огороды. Ведь тут только копнуть, пшеница — во. Морозы ей нипочем. А огурцы, капусту, картошку ведь вырастили же на Алдане и в Бодайбо. Здесь немного даже помягче климат будет. Что здесь будет через десять лет — уму непостижимо: поля, огороды, животноводство, курей разведем... А пока пойдемте к нам на разведку, недаром же я коней вам напоил.

И мы еще добрых три часа шли по незаметной ночью тропинке.

Но тропинки больше не было, ни речки, ни Селиванова. Была палата, было совсем светло, и Серго сидел на стуле около постели.

— Ну, молодец Очкин, — говорил он, — ловко тебя вызволил. А скверная была история ...

— А мне все тайга и рудники кажутся, все строим и строим. И что лет через десять будет у нас в промышленности — все представляется.

— Это хорошо, что будет через десять лет, но не плохо и то, что за эти годы сработали, — сказал Серго. — Огромную работу проделали по золоту, если бы описать...

Он нарисовал картину гигантского роста новых заводов, рудников...

И товарищ Орджоникидзе заговорил о том, что было сделано за эти годы, о том упорном терпеньи и большевистской выдержке, которую проявили работники золотой промышленности. Он вспомнил, как преодолевали первые неудачи и неуклонно шли вперед, верные заветам великого Сталина, не допуская колебаний и неуверенности в своих рядах.

Серго сказал, как хорошо было бы вспомнить и рассказать о проделанной работе, о том, как из кустарного промысла создали кузницу валютной мощи нашей страны; о стахановцах, инженерах, рабочих, старателях, у которых хватило нервов, терпенья и выдержки на эту работу.

А нервов, терпенья и выдержки нужно было не мало.

— Вот, вспомни и напиши о том, как все это было...

И еще лежа в больнице, я вспоминал и писал...

Моя жена и мои товарищи по работе помогли мне в этом.

А. Серебровский

Москва

Март 1936 г.

 Народный комиссар тяжелой промышленности СССР тов. Серго Орджоникидзе

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ТОВАРИЩ СТАЛИН