Когда автобус подскакивал на кочках, автоматы слегка стукались друг о дружку.

Ладно. Пусть живут. Настроение было приподнятым. Представьте, что вам больше четырех лет не давали выезжать с территории размером с пионерский концентрационен лагерн и вдруг сдуру, по какой-то ошибке выпустили. Ведь сроку то мне изначально дали восемь лет галошных галер.

По приезду в ТТ, тщательно прошмонав на знакомом до слез вокзальчике, будто я из зоны, находясь всю дорогу под конвоем, мог вывезти мешок героина, меня втолкнули в душегубку на первом этаже второго аула.

Как в могилу зарыли живьём. Здравствуй, свобода!

Стояла середина беспощадного к слабонервным ташкентского лета. В двадцатиместной хате ожидало приезда покупателей человек семьдесят, а самое главное, не было ни одного кондиционера воздуха.

Когда люди заняты элементарным выживанием, с них стирается налет культуры и вежливости. Слетит и с вас, если вы окажитесь в забитом до предела вагоне метро, который вдруг выставили на солнцепек в середине лета.

Не люблю оказываться среди людей, с которых слетел налет культуры и вежливости. Эти люди мне неприятны. Поэтому сразу и понял, что перемена, она может быть и к худшему.

Я — знаете ли, консерватор. Перемен не люблю и даже боюсь. Как говорится, никогда не бывает так хреново, чтобы не могло стать ещё хуже. Это тоже цитата из трудов многомудрого, но ее редко увидишь на уличных баннерах.

Оказаться после ограниченного, но все же наполненного свежим воздухом пространства лагеря в душной, отрезвляюще смердящей пердежом капустной баланды камере, было смертельно тоскливо.

Тюрьма мало изменилась за последние неполные пять лет моего отсутствия. Я даже не успел по ней сильно соскучиться.

Словоохотливые обитатели отсека номер 122, обрадовали меня с ходу- ждать, покупателей можно дней сорок, а то и поболее, если делюга где затрётся по разным кафкианским дас канцелярен джамахирии.

Некоторая либеральность блатных понятий в лагере, в тюрьме стирается полностью. Понятия в камере железобетонны, как сами стены тюрьмы.

Так что, запасайся терпением, милый почти вольный человек. Я сделал тогда еще одно, довольно спорное открытие по поводу узбекской государственности. Корнем слова «давлят» — государство по-узбекски — вполне возможно является русский глагол «подавлять».

А давка в камерном отсеке была самая настоящая. Семьдесят человек загнали в помещение туалета на маленькой железнодорожной станции.

Вот тебе бабушка и амнистия юртбаши, в кровь ее в душу. Будто знаете, снова взяли и посадили меня. Сансара какая-то долбанная, а не амнистия.

Ну… посадили, так посадили. Ленин, он ведь тоже сидел. И ничего. Стал вождём мирового пролетариата. Тут ведь что главное — не погнать. Не дать задымить своей крыше.

Ну, а чтобы не дать чердаку треснуть, под давлением тюремных атмосфер, необходимо создать жесткую рутину, расписать свой день по минутам: встал-просчитался-заглотил баланду-почитал-книжку-слепил из коробков кораблик-вырулил сигаретку-покурил-просчитался-влил в себя ужин-отъехал ко сну. Это рецепт гражданского счастья. Ваше расписание должно быть чётким, как у немцев.

Сон в этом графике — самая сладкая часть. Больше спите, берегите нервы.

А завтра — по новой. Так и полетят листики с календаря-то прочь. Вплоть до священной даты первое сентября, это когда счастливым гражданам раздают бесплатный плов и традиционный узбекский сумаляк. А пока — сидите теперь раз уж посадили — и не вздумайте о свободе тосковать.

Свобода, как говорится, это то, что у Шнура и Кипелова внутри. Одна абстракция беспонтовая, да и ливер с запашком. Зачем она вам? Да и что вы о ней знаете?

Вот вы сегодня что, по своей ли воле в прекрасный летний денёк восемь часов к ряду в монитор с эксел-таблицами пялились? Вместо того чтоб мулатке под пальмой на вечернем пляже милях в ста от экватора земного медленно эдак с нежностью шептать в ушко? На зависть окружающим развивающимся странам.

Вот! И у вас рутина выработалась, весь день по минутам, только вместо баланды и карцерного сумаляка- макдональдс осклизлый, а вместо просчёта — поездка в душном вагоне метро с консервированными в собственном соку телами сограждан.

Так что срок-то у некоторых из вас пожизненный. Как у нашего юртбаши. Без амнистии. А меня вот — максимум через сорок дней на воздух выпустят. Так-то сынки.

Вошёл значиться я быстренько в этот сиделый тюремный транс — благо уже во второй раз замуровали демоны, позитивный опыт медитации имеется.

Сижу. Курю. Мотаю себе круги на автопилоте. Думаю про завещание Ленина, большие фейербаховские сиськи и прочее такое возвышенное. Читаю о самоотверженном подвиге комбайнов и курган-тюбинских дехкан в битве за пахту, в расклеенных вместо обоев правильных газетах на стенах.

И тут на третий день бестолкового этого путешествия в смирительной рубашке, являет мне господь чудо великое.

* * *

Когда открывают кормушку для баланды, лица баландёра никогда толком не видно. Видно только его руку-манипулятор.

Многое может рассказать о баландёре его рука. У этого вон — краска так и въелась под ногти — сразу видно — художником на воле был, а на худой конец маляром. А может и не на воле, может в уютном лагере, в комнатке с инкрустированной в кирпич электроплиткой, малевал плакатики культовой серии зачатой ещё кровавым министром Ежовым — «Не воруй больше, тебя ждёт твоя мать».

Итак, начнём:

Рука баландёра, несколько смуглая, обращена ладонью вверх. Мозоли и грубая кожа выдают в ней человека знакомого с физическим трудом. Отсутствие попыток сделать хотя бы элементарный маникюр, проще говоря, просто подстричь ногти, убедительно свидетельствуют о правильной сексуальной принадлежности баландёра в личной жизни.

На ладони лежит кусок промасленной мануфты, на которую ближайший к кормушке гражданин ставит пустую миску. После этого рука втягивается в кормушку как голова черепахи в панцирь, и вскоре снова появляется, но в миске уже дымится черпак жидкой баланды. У некоторых даже попадается плохо очищенная половинка картошки, у других кусок добротной жилы, с аккуратно обрезанным предварительно мясом.

Людям в погонах и с маузерами — мясо нужней, чем человеческому концентрату тюрьмы. Лотерея. Кому какой кусочек выпадет. Тюрьма, армия и школа — это все микромодели государства.

Просить баландёра проявить индивидуальный подход к твоей миске считается западло. Вы, что особый? В джамахирии особый человек только один. Поэтому само слово «особый» — носит теперь оттенок крепкого ругательства.

Раздавать баланду в тюрьме тоже западло, кстати. Если планируете сделаться вором в законе, то есть функционером в системе — не соблазняйтесь. Кишкомания и служение высшим идеалам государственности не совместимы. А станете жужиком при делах — усиленное питание само по себе приложится. Костяк нации надо хорошо питать.