Парни из Северной школы называли своих подружек из Английского театрального клуба – girl friends, девушек из Дзюнва в стандартных школьных формах – любимыми, а из японских школ, где нет обязательной формы, – любовницами, школьниц из Яманотэ просили показать следы от полученных травм, у девушек из химической школы и из Асахи просили деньги в долг. Это было совершенно естественно, но и сейчас, и в прошлом не проходило безупречно гладко. Ну а для решения насущных физиологических проблем приходилось на скорую руку искать какую-нибудь особу, которая позволила бы залезть ей в трусики. Поэтому и приходилось из выдаваемых мне 150 иен тратиться только на одну булочку с карри.

– Знаешь, куплю-ка я булочку с карри! – сказал я, стоя перед клеткой с гиббоном и глядя на бэнто Адама.

– Давай разделим мой ленч! – сказал Адама и действительно выложил половину на крышку бэнто и протянул мне. Адама купил автобусные билеты до Зоосада для нас обоих, и вообще, если бы не я, сейчас он со всей серьезностью мыл бы окна в комнате для внеклассных занятий. Меня должна была бы мучить совесть, что из-за меня он вынужден лишиться половины своего ленча, и, конечно, следовало бы вежливо отказаться, но я этого не сделал. Я принял свою долю и в три минуты проглотил ее, причем отметил, что он дал мне только один из трех пирожков с рыбным паштетом. Испытывая отвращение к его скаредности, я решил, что из него выйдет в будущем скорее ростовщик, чем врач.

Как влюбленные на пикнике при первом свидании, после ленча мы уже не знали, чем заняться. Разглядывание гиббонов успело надоесть. Набив брюхо, хорошо вздремнуть, но разве заснешь после половинки паршивого, дешевого завтрака! Ничего не придумав, мы начали болтать.

– Кэн-ян, а в какой университет ты пойдешь?

– Не называй меня Кэн-ян, говори просто Кэн. Мне не нравится, когда меня называют Кэн-ян.

– Понял! На медицинский факультет? Ты уже целый год об этом твердишь.

В школе я был известен по четырем причинам. Первая – осенью прошлого года, после теста для собирающихся поступать на медицинский факультет, я оказался триста двадцать первым из двухсот тысяч претендентов по всей Японии. Вторая – я был барабанщиком в рок-ансамбле, в репертуаре которого были песни «Beatles», «Rolling Stones», «Walker Brothers», «Procol Harum», «Monkes», «Paul Revere & Raiders» и многие другие. Третья – я выпустил три номера школьной газеты как редактор, не утвердив их у школьного начальства. В результате руководство постановило: ЗАПРЕТИТЬ И КОНФИСКОВАТЬ. Четвертая – на первом году обучения я был инициатором постановки пьесы о деятельности школьного союза, протестовавшего против захода в японские гавани американских ядерных подлодок, и собирался выступить на эту тему на выпускном вечере, но преподаватели этого не допустили. Меня считали странным типом.

– На медицинский я не пойду, я решил, что это не для меня.

– Значит, Кэн, ты собираешься на филологический?

– На филфак уж тем более не пойду.

– Тогда зачем ты читаешь столько поэзии и прочей литературы?

Поскольку Адама был сухарем, я не стал говорить ему, что делаю это, чтобы соблазнять девушек, которым нравится слушать, как я читаю им стихи.

– Вообще-то, поэзию я не люблю. Исключение – только Рембо. Сейчас всякий знает Рембо.

– Все знают?

– Ты не знаешь, что Рембо сильно повлиял на Годара?

– А... Годара знаю. Мы в прошлом году проходили его на уроках по истории мировой культуры.

– Истории мировой культуры?

– Это же индийский поэт?

– То был Тагор, а Годар – кинорежиссер!

Минут десять я рассказывал Адама про Годара. О том, что он один за другим создавал авангардистские фильмы в стиле «nouvelle vague», о великолепии последней сцены в «На последнем дыхании», об алогичной смерти в «Мужском и женском», о возмутительных купюрах в «Week-end». Разумеется, сам я не видел ни одного фильма Годара. В маленьком городке на западной оконечности Кюсю фильмов Годара не показывали.

– Литература, романы, мне кажется, что все это кончилось, умерло.

– Значит, теперь осталось только кино?

– Нет, кино тоже кончилось.

– Что же тогда осталось?

– ФЕСТИВАЛИ! Когда и кино, и театр, и даже музыка составляют одно целое! Понимаешь, что я имею в виду?

– Не понимаю...

О чем я действительно мечтал, так это устроить фестиваль. Уже само слово «фестиваль» меня возбуждало. Празднества, театр и кино, рок-концерты привлекут самых разных людей. Придут сотни девушек. Когда я буду стучать в барабаны, демонстрировать собственный фильм, исполнять главную роль в спектакле по своему сценарию – это увидят и школьницы из Дзюнва, и ученицы Английского театрального клуба из Северной школы, придут также любительницы радиоламп, придут вертихвостки из химической школы и будут осыпать меня деньгами и букетами цветов.

– Мне бы хотелось в этом городе устроить такой фестиваль, – вдруг сказал я на стандартном японском. – Адама, хочешь помочь мне?

В то время в Северной школе молодежь в основном делилась на три партии: «умеренную», «рокерскую» и «политическую». «Умеренная партия» была зациклена на выпивке, женщинах, табаке, драках и картежных играх, при этом они были связаны с якудза. Главарем у них был Сирокуси Юдзи. «Рокеры», иначе именовавшие себя «Группой искусства», разгуливали по улицам с зажатыми под мышкой «New Music Magazine», «Jimmy Hendrix's Smash Hits» или «Тетрадями по искусству», с распущенными длинными патлами, поднимая два пальца как символ "V" или выкрикивая: «Peace, peace!». «Политическая партия», в складчину с Освободительным движением «Сясэйдо» Нагасакского университета, снимала комнату, обклеенную портретами Мао Цзэ-дуна и Че Гевары, занималась распространением листовок; ее лидерами были Нарусима Горо и Отаки Рё. Кроме того, имелись и другие группировки: правые, почитавшие Кита Икки, общество любителей фольклора, группа мотоциклистов, литературная группировка, выпускавшая журнал «Додзиси», но все они были малочисленными и не могли поодиночке привлечь к себе особого внимания.

Я не принадлежал ни к одной из них, но мирно общался с представителями трех главных группировок. Я часто участвовал в совместных выступлениях с группой рокеров, у которых был свой ансамбль, или пил пиво с членами группы Сирокуси, или участвовал в агитационных диспутах, устраиваемых Нарусима и Отаки.

– А что такое фестиваль?

– Ну, по-японски – это будет праздник, омацури.

– Праздник?

Парнишка по имени Ивасэ из канцелярского магазина, который работал теперь в газете, все равно оставался парнишкой из канцелярского магазина. Мы ходили с Ивасэ в один класс. Он был ниже меня ростом и глупее; вырос в семье, где отец рано умер, и поэтому четырех детей воспитывала старшая сестра. Ивасэ испытывал страстную тягу к искусству. Ему очень хотелось стать другом парня, у которого отец художник.