в эту бегемотиху. Я-то смогла встать на ноги, а вот она — нет. И я просто не имею морального права бросить её на произвол судьбы.

Примерно так я рассуждала. Ещё не зная, что и как делать дальше.

После ужина я вышла в коридор. Дежурная медсестра о чём-то удручённо жаловалась уборщице. Я прислушалась:

— И отчёт по инвентаризации нужно сдать до завтра, а я не успеваю! Уволюсь к чёрту! Лучше поеду к матери в Новопрядилиху!

— Но Тамара Васильевна, — вздохнула уборщица, подмахивая шваброй пол, — вы же сами знаете, что Аким Романович опять кричать потом будет… Всем достанется. Лучше задержитесь и сделайте всё.

Я дождалась, когда сердобольная уборщица уйдёт, гремя вёдрами, и подошла к дежурной медсестре. Та торопливо что-то писала, низко-низко склонившись над записями.

— Тамара Васильевна, — сказала я.

— Вы почему ещё здесь? — нахмурилась она, поднимая голову от бумаг, — вы же на дневном стационаре, Горшкова. Можете идти домой. А утром, чтобы к семи вернулись.

— Я ЭКГ ещё не сдала, — пожала плечами я, — доктор в поликлинике задерживается, там медосмотр какой-то. Мне сказали подождать.

— Ну так идите в палату и ждите! — строго велела дежурная, — вас вызовут.

— Скучно там, — вздохнула я, — я услышала, что вы отчёт не успеваете. Давайте помогу. Хоть время быстрее пролетит.

— А вы умеете? — сквозь стёкла очков недоверчиво уставилась на меня дежурная сестра.

— Я заместитель директора депо «Монорельс» вообще-то, — напустив важного вида, усмехнулась я, — как думаете, умею?

Тамара Васильевна расцвела облегчённой улыбкой.

С отчётом мы управились примерно за полчаса. Так-то он не сильно большой, но куча цифр, всех этих инвентаризационных номеров, чуть где-то ошибешься, и всё заново перепроверять приходится, аж в глазах рябит. А вдвоём, когда одна диктует, другая пишет, оно и быстро, и почти безошибочно получается. Так что управились мы скоро.

— Чаю хотите? — отложив выполненный отчёт в аккуратную папочку, Тамара Васильевна стала сама любезность.

— А мне разве можно? — спросила я, — мне же ЭКГ ещё…

— А я вам некрепкий сделаю, — отмахнулась та и вытащила из ящика стола начатую упаковку «Три слона».

Пока вода закипала, мы немного поболтали, о погоде, о суровости завотделением, о том, что практиканты совсем распоясались, что в медучилище уже не учат так, как раньше учили, и что оно дальше будет от таких вот «специалистов» — непонятно.

Затем Тамара Васильевна бросила по щепотке чая прямо в стаканы и залила кипятком. Я решила, что момент подходящий:

— А что это за женщина такая среди пациентов? — спросила я.

— Какая женщина? Здесь их много, женщин.

— Очень толстая, больше центнера, наверное, — начала объяснять я, — С таким обрюзгшим лицом. Я, как её увидела — даже испугалась.

— Так это же Борейкина, из пятой палаты, — Тамара Васильевна раскрыла пачку вафель «Артек» и положила на блюдечко. — Да, точно. Вера Борейкина. Угощайтесь, это свежие вафли.

— А что с ней? — я взяла одну вафлю, из вежливости.

— Вялотекущая шизофрения с элементами маниакально-депрессивного психоза в стадии ремиссии, — вздохнула дежурная медсестра, — она уже тут года два у нас обитает, если не ошибаюсь. Постоянный пациент. Вы с ней поосторожнее при встречах. Старайтесь не контактировать по возможности.

— Бедняга, — вздохнула я, размышляя, что делать дальше.

— Да уж, — покачала головой Тамара Васильевна. — Она, когда сюда попала, сначала вполне вменяемая была, мы даже думали, что симулирует.

— Как это?

— Ой. Да здесь многие симулируют, — грустно усмехнулась дежурная, — кто-то, чтобы не посадили, кто-то, чтобы алименты не платить. Тунеядцы, чтобы на работу не ходить. Причины разные у всех. И наша задача выявлять этих симулянтов.

Я потрясённо уставилась на медсестру. Не знала таких вот нюансов.

— Поэтому, когда она сюда только попала, мы сначала на неё тоже подумали, — насыпала сахар в чай Тамара Васильевна и, помешивая ложечкой в стакане, пододвинула сахарницу ко мне. — Берите сахар, Лидия Степановна.

— Нет, спасибо, я не люблю сладкое, — рассеянно поблагодарила я и задала главный вопрос, — а давно у неё ухудшение случилось?

Но ответить на вопрос не дали — вернулся доктор и меня позвали на ЭКГ. Пришлось идти. Но ничего, контакты с медсестрой налажены, я таки рано или поздно узнаю всё.

После процедуры, я вернулась в палату и, дождавшись, когда пациенты уйдут смотреть диафильмы, тихонечко проскользнула обратно на веранду.

Там меня уже нетерпеливо ждала Вера Борейкина. Точнее Лида Горшкова в теле Веры Борейкиной.

— Ты пришла, — тихо выдохнула она с такой непосредственной радостью, что у меня аж защемило сердце.

— Ну я же обещала, — ответила я.

Мы разговорились.

— А почему ты здесь так долго? — спросила я. — ты же вроде вполне нормальная.

— Да я больше симулирую, — вздохнула она, — понимаешь, мне же возвращаться некуда. И я не знаю, кем была эта женщина. Какая она. Какие у неё родители. Может, дети, муж есть. И вот что я в её жизни делать буду? Я не актриса. Понимаешь, мне страшно же! — всхлипнула она, вытирая рукавом замызганного халата слёзы.

Я понимала её прекрасно. Мне тоже было ужасно страшно, когда я попала сюда, в её тело.

— Но я больше не могу так жить, — слёзы опять потекли по её толстым щекам, — они держат меня на уколах и таблетках. Ты посмотри на эту тушу. Меня от них разносит. Я постоянно хочу есть. И мышцы всё время спазмами скрючивает. Больно так, что орать охота.

Я вздохнула. Ну что тут скажешь. Вот уж не повезло — так не повезло.

— Ты же домой сейчас ночевать пойдешь? — вдруг встрепенулась она.

Я кивнула.

— А ты можешь принести мне ирисок? Хоть пару штучек, — она с каким-то по-детски сконфуженным видом просительно улыбнулась, — я страсть как ириски люблю. Особенно «Тузик». Батончики тоже люблю, но они дорогие. Уже тыщу лет не ела. Скоро вкус забуду.

Я пообещала принести ирисок и батончиков, сдерживаясь, чтобы не расплакаться тоже.

Вот же как не повезло ей.

Домой вернулась почти затемно. Всю дорогу размышляла о той несчастной женщине, которая была Лидочкой. Да так заразмышлялась, что чуть остановку свою не пропустила. Пришлось автобус чуть ли не на ходу останавливать.

Водитель поворчал, но остановился, хоть и в неположенном месте.

Хоть бы поскорее уже права получить и за рулём самой ездить.

Я понуро шла по асфальтированной дорожке, на которую густо падали лиловатые тени от тополей и ясеней. Света одинокого уличного фонаря не хватало, чтобы разогнать их все. В вечерних сумерках оглушительно трещали кузнечики. Где-то, в соседнем дворе, заухал филин. С третьего этажа, из раскрытого окна вдруг заголосила Ядвига Поплавская: «…прошу тебя, в час розовыйнапой тихонько мне, как дорог край березовый малиновой за…» и, хрипло закашлявшись, внезапно умолкла на полуслове. Остро пахло свежескошенной травой и ночными пионами. А на душе у меня было так тяжко, так муторно, что я и не заметила, как из тени от кустов сирени отделился силуэт человека.

От неожиданности я вздрогнула и сбилась с шага, чуть не угодив носом в клумбу с пионами. Ещё и лодыжку подвернула.

— Лида, — голосом Будяка понуро сказала тень. — Давай поговорим?

— Твою ж мать! — в сердцах воскликнула я. — Вот зачем так пугать!

— Я же не нарошно, душа моя, — голосом, начисто лишенным любого мало-мальского раскаяния, сообщил Будяк. — Темно тут. Под ноги же смотреть надо.

Я вспыхнула от досады и негодования.

— Давай помогу, — крепкая рука Будяка по-хозяйски подхватила меня под руку.

— Пусти! — возмутилась я. — Руки убери!

— Ну что ты, как пятиклассница, — отеческим тоном попенял мне Будяк. — Я домой провожу тебя. Поговорить нам надо.

— Нам не о чем с тобой говорить, Пётр Иванович! — твёрдо отрезала я, тщетно пытаясь выдернуть руку из захвата. — Всё уже переговорили и порешали. Так что прощайте.

Я таки вырвала руку и развернулась, чтобы уйти, но Будяк удержал, намеренно не отпуская меня.

— Лида, — повторил он настойчиво, — ты можешь и не говорить, хотя я тут тебя больше часа, между прочим, жду. Говорить буду я. А ты просто послушаешь. Молча.

— Я не просила меня ждать!

— Зато Римма Марковна просила! — не повёлся Будяк, — она тебе ужин и завтрак передала. Пирог вон испекла. Ещё тёплый.

— Пётр Иванович, — скрипнула зубами я (настроение и так было в полном раздрае), — я не желаю с тобой разговаривать. И не собираюсь приглашать домой. Если Римма Марковна что-то передала — давай сюда. Так уж и быть, заберу. Но впредь больше так делать не надо!

— Как?

— Не надо с Риммой Марковной разыгрывать эти шахматные комбинации! — вспылила я, окончательно теряя терпение, — пирог он мне среди ночи привёз! Тёпленький! Ты Нинке своей пироги