до этого каждое слово имело вес и отражало желания и являло собой новые возможности, но есть и другие способы познать наш мир, обратившись к всевеликому Флюиду во время перераспределения.

Наконец вторая пробирка заполняется, как и первая. Капля в каплю. И теперь тот, кто назвал себя ученым, гасит огонь под вторым аппаратом, забирает из-под краника жидкость, которая после смешивания со вторым компонентом теряет жизнь первого и приобретает цвет вечности, которая с жизнью связана разве что косвенно. Он протягивает её чиновнику, что закончил вращать ручку, сам берет ту, первую, и немым жестом предлагает выпить.

— Что это?

— А разве есть какая-то разница, если после перераспределения это потеряет всякий смысл? Нет… не хочешь — не пей, тебя никто не заставляет это делать. А если хочешь, опрокинь со мной частичку того, что можно назвать космосом внутри, и почувствуй то, насколько мы стремимся одновременно познать и ад, и рай и разрываемся пополам, не понимая, что эти оба понятия и есть мы.

Чиновник с подозрением смотрит на ученого, на жидкость цвета вечности в тоненькой пробирке, после чего одним отточенным движением наполняет себя тем, что старый друг назвал космосом. Он делает это не потому, что ему интересно, или не потому, что он понял туманное объяснение, а из уважения к стараниям, в которые вошли несколько минут его заинтересованной работы — вращения ручки.

Чиновник пьет, а после замирает на несколько секунд, пытаясь прочувствовать вкус, и заявляет, что это просто вода странного цвета.

— Как и перераспределение может быть просто водой странного цвета, если этого пожелать, сказав лишь слово.

Так отвечает ему ученый. Спустя секунду поднимает донышко к потолку, а после морщится от чудовищной горечи и остроты, которую ему приносит его порция.

На этом разговор заканчивается, и чиновник покидает канцелярию всевеликого Флюида, чтобы отправиться домой, отоспаться, привести себя в порядок и перед выходом на ритуал одеть парадную форму, предназначенную исключительно для этого события. Он не спрашивает у друга, почему тот поморщился, потому что это не имеет никакого смысла… для него не имеет никакого смысла. Сам же учёный понимает разницу, которая их ждёт после перераспределения, и если чиновник выберет своим первым словом всё то же самое, пресное и прозрачное, то учёный понимает, что ему будет нелегко на выбранном пути. В том случае, если после выбора путь вообще будет…

2

Четыре часа после полуночи. Библиотека в канцелярии всевеликого Флюида. До перераспределения осталось четыре часа

— Неужели никто до меня не пытался сделать ничего подобного? Я не верю! Думаю, был случай… прецедент! И в любом случае должно быть хоть одно упоминание о выбранном кем бы то ни было подобном пути.

Как только друг покинул помещение, как только зелье то растеклось по жилочкам, как только слегка ударило в голову — так сразу учёный, который не так давно приготовил питье в лаборатории, начал искать истину в истине… ложь во лжи… заблуждение в выбранном пути и в нём же своё исцеление. Именно исцеление. Потому что в своём странном выборе он видел, как сможет исцелить не только себя, а многих, кто посмотрит на то, что он намерен сделать, и, быть может, в будущем выберет такой же путь… но только в том случае, если он, учёный, внезапно окажется первым или если не передумает в самый последний момент.

Ученый после выпитого им напитка сразу отправился в библиотеку и там, среди стеллажей и полок, начал метаться из стороны в сторону в поисках ответа.

— Нет… не может этого быть! Уверен что кто-то когда-то уже додумывался до этого.

Он переносит лестницу от стеллажа к стеллажу и шустрым взглядом, наученным быстро читать и ещё быстрее запоминать, скачет по книгам. Некоторые из них, с огромным трудом и рискуя оставить ногти на корешках, выковыривает из своих ниш… настолько плотно они уставлены… с трудом достаёт, открывает и, пришептывая, пробегается по ключевым словам и понятиям, которые связаны с перераспределением, с уникальными случаями и взглядами, с именами, которые тоже только слова! Такие же слова, как «наслаждение», «наказание», «счастье» и «грех».

— А что… а что если тех, кто выбирал свой уникальный путь, непохожий ни на что другое, несравнимый и несравненный, глубокий и не подразумевающий под собой гедонизма… что если о таких не найти упоминаний, потому что их просто никто не делал, чтобы… чтобы… а для чего говорить о таких во всеуслышание?..

Ученый шепчет, вращаясь с книгами в руках, и в какой-то момент зависает на своей мысли. После замолкает, пытаясь продвинуть её дальше. В библиотеке наконец наступает тишина, и в этой тишине учёный продолжает поиск необходимых ему слов, которые так нужны не чтобы свернуть, не чтобы найти тропинку со своего пути, но чтобы утвердиться. Чтобы вновь увидеть открытые перед ним дороги и понять, что каждая из всех этих троп равна другим и в то же время находится в изоляции, в тишине… и это то самое, что он собирается произнести перед Флюидом, — единственно верное и желанное, что только может быть.

«Я должен найти хоть что-нибудь! Хоть небольшое упоминание о чём-нибудь связанном с перераспределением, прошедшим не так, как остальные! Я не могу не найти!» — думает мужчина, и в этот момент его рука падает на самую большую из книг, что только есть в библиотеке. Она называется «История всевеликого Флюида». Выглядит как новая, а всё потому, что она — единственная не желаемая всеми книга во всей библиотеке, а всё потому, что о Флюиде и без рукописных текстов знают все. Всё потому, что у каждого дома есть эта самая книга и её никто никогда не открывает.

«Ирония или судьба? Насмешка ли это надо мной, посланная самим Флюидом, или провидение, которое не просит, а требует, чтобы я ознакомился с этим трудом?»

Учёный открывает книгу, на которую его рука упала случайно, выбрав из десятков тысяч других. Он начинает читать и ищет там то, чего никто другой не пытался найти. И первые слова, с которых она начинается, звучат в его голове голосом самого Флюида: «Начало и конец — все одно. Истины в словах не ищут. Ты посмотри, друг мой, на вино. И в тишине наполнись им, как кислородом».

— Интересно. Я не ожидал увидеть что-то подобное здесь, в истории нашего всего, чья суть — перераспределение, которое надо выбрать собственноручно, как вино на полке.

И первые слова, бросившиеся в глаза эпиграфом, и последующие начинают завлекать его