Ну, да бог с ними. С традициями и отличиями. Вернемся к нашему столу…

Сидим час, сидим другой, все перешептываются, но никто не решается взять слово и спросить о происходящем, а время идет и у всех дела дома. Близкие заждались, а они — задержались. Сидят, терпят и молчат.

Кто — то не выдерживает и говорит в полголоса: — «Что за безобразие, где наша хозяйка и почему не подают на стол?» Его тут же из ниоткуда подавляет недовольный и злобный голос. Мол; «придет время — подадут, не твоего ума дела. Пришел — сиди и жди. И без тебя забот хватает. Умный нашелся!»

Время идет, а волнение нарастает. Встает другой. Вспыльчивый и красноречивый, но его тут же сажают обратно на скамью, мягко — нервозно надавливая на плечо и показывая пальцем жест молчания. По неодобрительному и молчаливому взгляду можно прочесть его пожелание: «Сиди и не рыпайся. Твое время еще придет или уже нет, не важно. Не до тебя». Примерно так считывается ситуация по обстановке и поведению присутствующих.

Прошло еще несколько часов, все истерзались, замерзли и многим надо бы позарез в здание неизвестного архитектора (туалет). Но, ведь нельзя вставать из — за стола по абхазским обычаям, иначе второй раз не посадят. А мы и не сидели в общем… Сидят, терпят, не хотят позориться и быть предметов осуждающей дискуссии присутствующих и посторонних.

На сей раз не выдерживаю я и начинаю вслух рассуждать, как бы про себя, но так, чтобы все меня слышали. Не беря слово, как тамада, а про себя. Просто размышляю вслух: «— Сидеть, то мы сидим, а время идет и ничего не происходит. Может помочь хозяйке надо б но, пойти что — ли справиться, чем услужить? Нас много, а она — одна, неужто не поможем?» Безымянный голос незнакомца поддакивает из толпы; — «И право, дело говоришь!»

— «Сиди! Много вас помогающих. Все слова перебираете, а толку никакого. Нужно будет — позовет. А бесплатный совет мы и сами дать тебе можем», — окрикивает кто-то меня неодобрительно из темноты, сидящий также за столом.

Я продолжаю начатое: — «Как всем нам известно, мы собрались здесь, чтобы почтить память усопшего. И пол дела, вроде как, сделано (внесены деньги на организацию похорон от каждого из сидящих за столом), но ведь церемониал то не закончен. А уйти не помянув (не выпив и не закусив, не сказав прощальных слов) неправильно и недостоверно будет. Как думаете?»

— «Верно, говоришь! Но, что нам остается? О помощи не просят, а сами не выходят и не оказывают должного внимания. Мы в полном смятении. Время идет, дела заждались и родственники волнуются».

— «Что ж вам все неймется — то! Кто там такой говорливый? Ну — ка высунись сюда на свет, чтобы я тебя детально рассмотрел».

— «Да, я так, просто сказал. Чисто поддержать беседу», — резюмировало третье лицо.

— «Не встревал бы ты в эти все дела, а то глядишь, и тебя вперед ногами вынесут…»

Ждем дальше, время идет. Уже стемнело на улице, а мне все неймется. Ведь надо что-то же решать, ситуация патовая. Неразрешимая. И остаться не можешь и уйти нельзя. Так что же делать? Пора принимать решение!

Встаю, беру пустой стакан и оглашаю, беря нахрапом слово тамады на себя:

— «Присутствующие за общим столом! Все мы сегодня собрались по такому — то поводу и надобно бы проводить всем нам знакомого человека в долгий путь, что я прямо сейчас и собираюсь сделать. Так вот, был он человеком таким, каким мы все его знали, не плохим и не хорошим, просто самим собой, — и это правда. Никто не оспорит. Была у него семья, и есть, судя по всему. И только им судить о том, каким он был дедом, отцом, мужем, братом и другом. Соседи не дадут соврать! Была у него жизнь, такая как была, и она тоже была его. И видимо его устраивала, раз прожил всю ее без остатка до самых последних дней, пока не сомкнул очей своих. Прошел день, близится закат и наступает ночь, как и все в нашей жизни. И мы снова плывем к началу…»

— «Чего ты заладил? Все банальности, да простые истины нам внемлишь! Давай к сути и конкретике переходи. А то словоблудие пустое. И понять то невозможно, за кого сидим и кого поминаем? Под такое описание каждый из здесь присутствующих вполне сгодится. Кого хороним, друг?»

— «Я еще не закончил! И вот продолжаю. Хороним его, а после других, а затем только себя, но уже в настоящем. Прошлое — ушло, будущее еще не настало, но есть — настоящее. Хочу выпить этот стакан за нас сегодняшних, пришедших на этот праздник горестных событий. За виновника торжества, который собрал нас всех и не прощаясь проводил. За его семью, родных, близких, соседей, друзей, односельчан и просто за все хорошее, что есть в этой жизни или ждет нас в той, загробной жизни. За плохих людей, коими они на самом деле не являются. За хозяина и хозяйку этого дома. За стол. За внимание, оказанное гостям. За то, что дали мне слово держать. За то, что у нас сегодня, есть что выпить и чем закусить, чтобы отправить этот церемониал по всем канонам и обычаям, как того требует от нас наша вера и закон горских обычаев! Хочу поблагодарить природу, что окружает нас и дала всем нам начало. За урожай, за погоду. За лозу, что растет в саду и кукурузу, что спеет в поле. За дичь в горах, за рыбу в реке, за свет и тьму, чтобы мы могли трудить, а после отдохнуть и набраться сил. За жизнь, за смерть, что они есть как таковые, ведь это дар и проклятие богов одновременно. За сей очаг, костер тепла и оказанное абхазское гостеприимство. А главное, я хочу завершить этот тост полюбовно. Всем нам нужна любовь, внимание, взаимность, чтобы понять, принять и простить друг друга, если что-то пошло не так. Вышло вдруг недопонимание. С великой радостью на лице за происходящее событие и глубокой скорбью на сердце за недолгое расставание с вами — мои присутствующие, я покидаю этот мир (стол, очаг, дом, другое) и отправляюсь восвояси!»

На том и порешили. Выпив воображаемое вино из пустого стакана и закусив, воображаемой мамалыгой из пустой тарелки. Поставив посуду на стол, после поднятого и выпитого тоста, я с