*****

— Дурацкая у тебя все-таки работа, — сказал старик, потягивая вторую кружку чая, — ходишь, ходишь, людей со свету сживаешь. И не надоело тебе?

— Привык, — ответила Смерть, отправляя кусочек печенья прямиком в серое марево, заменявшее ей лицо, — хотя надоело, конечно. Не все такие любезные, как ты.

— А с выходными как?

— А никак. Работа да работа. Тебе вот повезло, у меня перерыв выдался. Давненько такого не случалось. А ты как?

— Старею, — вздохнул старик, — кости ломит, ноги почти не ходят. Только и остается, что в окошко смотреть да размышлять…

— А родные как?

— Где они, родные то? Отец с матерью сам знаешь где, жена тридцать лет как ушла, дети… дети, поди, выросли, внуков нянчат. Только не знаю я, как они. Не звонят, не заходят, своя жизнь у них, взрослая! — старик закашлялся, пытаясь скрыть подступившую обиду. — И ведь не понимают они ни черта! Думают, что так и будут всю жизнь крутиться, есть, пить, за шмотками бегать да на работе зарплату выклянчивать посолиднее. А жизнь то, она, вдруг, глядишь, да и кончилась. Дети выросли, с работы погнали по старости, никому ты не нужен, ходишь по парку каждый день хоть в жару, хоть в стужу, что бы еще как то живым себя чувствовать! А получается все хуже и хуже, ноги гудят, спина болит, простуды вечные. Иногда думаешь, а на кой мне все это надо? — старик в сердцах хлопнул ладонью по столу и вдруг испуганно замер, сообразив, с кем он пьет чай за одним столом. — Ты, это, не слушай, это я так, ворчу просто…

— Не знаю, не знаю, — задумчиво сказала Смерть, разглядывая стакан с чаем, — ну сам подумай, за что ты цепляешься? Разве это жизнь? А я тебе предлагаю выход — раз, и все! Никаких мучений, боли, ничего!

— Нет, нет! Ты меня неправильно поняла! Это я расчувствовался, разволновался, а на самом деле дел у меня полно, извини за каламбур!

— Это каких же? — ядовито поинтересовалась Смерть.

Старик съежился и судорожно забегал глазами по комнате. Наконец взгляд его наткнулся на пачку сигарет, лежащих на подоконнике. С трудом до нее дотянувшись, он выудил оттуда сигарету, размял ее задеревеневшими пальцами и прикурил.

— Курить вредно! — заметила Смерть.

Старик поперхнулся дымом и закашлялся, однако сигарету все-таки не затушил. Несколько минут прошло в молчании — гость, казалось, потерял к беседе всякий интерес и неторопливо прихлебывал чай, не забывая при этом о печенье, а хозяин успокаивал свои нервы. В облаке табачного дыма на комнату опустилась тишина. Наконец Смерть поставила опустевший стакан на стол и удовлетворенно откинулась в кресле, практически растворившись в наступившей темноте. Старик раздавил окурок в пепельнице, глотнул остывший чай и щелкнул выключателем. Неяркий свет настольной лампы осветил поднос с остатками чаепития, сахарницу с отбитой ручкой и недокуренную пачку сигарет. Комната же полностью погрузилась во мрак. Повисла неловкая пауза. Наконец, старик решился.

— Мне… нужно закончить мой роман. — произнес он срывающимся голосом. — Это дело всей моей жизни. Все эти годы я жил ради него, терпел окружающую меня бессмысленность. Мне плевать на то, о чем думают и что делают другие. Ради чего живут. Смысл моей жизни мне известен. Я должен закончить мой роман! Он — мой настоящий ребенок, и я должен дать ему жизнь.

— Но у тебя же есть дети, — удивилась Смерть, — чем они хуже?

— Они — не хуже, они — другие. Просто они выросли и забыли меня. Я им больше не нужен…

— А роман? Ты думаешь, ты будешь нужен своему роману? Не смеши меня! Предположим, ты его закончишь, и что?

— Я буду пытаться его напечатать. Нет, я его напечатаю, и пусть даже его прочтут единицы, но если они его поймут, я буду считать свой долг выполненным!

— Долг? Перед кем?

— Ну не знаю, — Старик замялся, — ведь ради чего-то я жил? А если мой роман достучится до чьей-нибудь души, значит, я все-таки жил не зря. Значит, я вложил в него то, что хотел. И, возможно, благодаря этому, кто-то станет чуточку лучше. Мне этого хватит.

— Красиво, красиво, не спорю! — Смерть вновь придвинулась к столу. В свете настольной лампы ее очертания едва угадывались, и старику показалось, что он разговаривает с призраком. Однако пустые стаканы и остатки съеденного печенья убеждали его в том, что он не сошел с ума.

— Я не понимаю одного, — продолжила Смерть, — а что мешало тебе вложить что то такое не в роман, а в своих детей? Неужели ты не хотел сделать их чуточку лучше? Или тебе непременно надо облагодетельствовать миллионы? Ты уж меня извини, но это уже тщеславие!

— Ты жестока! — старик посмотрел на Смерть. — Тебе тяжело возражать. Но скажи, что я мог сделать тогда? Я был слишком молод, я многого не понимал, зато теперь я могу объяснить людям то, до чего дошел на закате своей жизни. Как я мог объяснить это своим детям тогда? Как я мог сделать их лучше?!

— А, может быть, нужно было начать с себя? И как знать, возможно, все повернулось бы по иному…

— Мне нечего тебе сказать. — Старик поднялся со стула и, подойдя к окну, прикрыл форточку. — А ты все же неучтивый гость!

— Извини, — ответила Смерть, — не хотела тебя обидеть. Просто вырвалось.

— Да ладно, в чем-то ты права… — старик, заложив руки за спину, ходил из угла в угол по темной комнате.

— А о чем твой роман?

— Тебе и вправду интересно?

— Теперь ты ведешь себя неучтиво! Или ты думаешь, что я кроме работы ничем уже и не интересуюсь?

Старик остановился и обернулся к креслу. — Я пишу о жизни.

— О!

— Это что, насмешка?

— Нет. Но что ты о ней помнишь? Ты живешь один уже столько лет, твой круг общения ограничивается продавцом в магазине, почтальоном, приносящим тебе пенсию да редкими встречами с соседями по подъезду. Да, ты прав, ты никому не нужен, но ответь, нужен ли кто-нибудь тебе? — в голосе Смерти послышались металлические нотки. — Неужели я не права?

— Даже если ты и права, так что же?! — голос старика сорвался на крик. — Я полжизни не был никому нужен, так почему же теперь я должен в ком-то нуждаться? Да, я уже стар, но я многое понял! И я хочу докричаться до людей, способных меня понять! Мне этого достаточно!

— И какой в этом смысл? — тихо спросила смерть.

— Что значит, какой смысл? — не понял старик.

— Ты же пишешь роман о жизни… И что же