— Я уже давно думаю, что ей здесь не место, — сказала Кристин. — Она выглядит глупо. То есть из-за нее выглядит глупо все остальное.

И впрямь, статуя была слишком хороша для сада, в котором стояла.

— Все равно что шампанское в пластиковых стаканчиках, — заметил Филипп.

— Точно.

— Если хочешь, можешь ее отдать, — сказала Черил. — Она же твоя, не наша. Папа ведь тебе ее подарил.

— Я всегда считала, что здесь все наше, — ответила Кристин. — Он говорит, у него неплохой сад. Мне было бы приятно знать, что Флора в подходящем, правильном месте. Понимаете?

Она посмотрела на Филиппа. Никакие проповеди дочерей не могли внушить ей идею равенства полов, и натиск газет, журналов и телевидения не мог ее убедить в этом. Мужа не было в живых, и Кристин обращалась к сыну, хотя он и не старший ребенок, за решающим словом, указанием, советом.

— Завтра возьмем ее с собой, — отозвался Филипп.

Тогда этот разговор не казался важным. Да и с чего бы? Это же не вопрос жизни и смерти, как, к примеру, жениться ли, рожать ли ребенка, менять ли работу, соглашаться ли на рискованную операцию. Тем не менее, решение было так же существенно.

Конечно, должно было пройти еще немало времени, прежде чем Филипп начал думать об этом именно так. Он приподнял Флору на пару дюймов, чтобы понять, сколько она весит. Да, столько, сколько он и предполагал. Внезапно Филипп поймал себя на мысли, что Флора для него — символ матери: попала к отцу после свадьбы, и вот теперь ее отдают Джерарду Арнэму. Неужели мать думала выйти за него замуж? Они познакомились на прошлое Рождество, когда была вечеринка на работе у дяди Филиппа. Их отношения развивались медленно, если это вообще отношения. Возможно, причина в постоянных заграничных командировках Арнэма. Насколько Филипп знал, Арнэм был у них дома только один раз. И вот сейчас они собирались ехать к нему. Похоже, дело принимает серьезный оборот.

Мать сказала:

— Думаю, не стоит брать с собой Харди.

Харди — джек-рассел-терьер, названный так в честь модельера Харди Эймиса, чью одежду Кристин очень любила, — вошел в сад и встал около хозяйки. Кристин погладила пса.

— Он не любит собак. Не то чтобы он был с ними груб, — она говорила так, будто нелюбовь к собакам означает жестокое обращение с ними. — Просто они ему не нравятся. Когда он приезжал, я сразу заметила, что Харди ему не понравился.

Филипп собрался было вернуться в дом, и тут Фи произнесла:

— Я смотрела на Флору и вспомнила, как Ребекка Нив однажды слепила женскую голову.

— Как это — слепила женскую голову?

— В школе, в мастерской. Из глины. В натуральную величину. Учительница заставила Ребекку расколоть ее, потому что мы должны были лепить какие-то горшки и никто не разрешил бы засунуть в печь эту глиняную голову… А теперь Ребекка, быть может, лежит где-то мертвая, ты только представь.

— Лучше не надо. Я, в отличие от тебя, не любитель таких подробностей.

Фи взяла на колени Харди, который в это время всегда приходил к хозяевам и ласкался в надежде, что его поведут гулять.

— Да не в том дело, что я любитель «таких подробностей», Фил. Просто нам всем интересны убийства, насилие, преступления. Говорят, это потому, что в каждом есть склонность к насилию. Все мы способны на убийство, всем иногда хочется напасть на кого-то, ударить, сделать больно.

— Мне не хочется.

— Фи, ему действительно не хочется, — подтвердила Черил, — ты прекрасно знаешь. И он не любит об этом говорить, так что помолчи.

Флору нес Филипп: считалось, что он, единственный мужчина в доме, самый сильный. Поездка из Криклвуда в Бакхерст-Хилл без машины — это ужасно: сначала автобусом до станции Килбурн, оттуда на метро до Бонд-стрит, где потом еще целую вечность пришлось ждать поезда Центральной линии. Они вышли из дома около четырех, а сейчас было уже без десяти шесть.

Филипп никогда не бывал в этой части центрального Эссекса. Место напомните ему Барнет, где жилось так счастливо и где солнце, казалось, светило все время. Сейчас они шли по улице, больше похожей на какую-нибудь деревенскую тропинку: деревья и живые изгороди почти полностью закрывали дома. Мать и сестры были впереди, и Филипп торопился и перекладывал Флору из одной руки в другую. Черил ничего не несла, но идти в обтягивающих джинсах и на высоких каблуках ей становилось неудобно, и она ныла:

— Мам, еще далеко?

— Не знаю, дорогая. Джерард сказал, нужно подняться на холм, а там свернуть на четвертую улицу справа. Не правда ли, славный район? — У Кристин все всегда было славное. «Славный» — ее любимое слово.

Она надела розовое льняное платье и белый пиджак. Белые бусы, розовая помада. Волосы мягкие и пушистые; морщины под глазами благодаря темным очкам не видны. Вообще, Кристин выглядела как женщина, которая вряд ли долго будет одна. Филипп заметил, что кольцо, подаренное отцом на помолвку, она оставила дома, хотя обручальное кольцо было на ней, как и всегда. Наверное, есть какая-то особая причина, рассудил он. Например, носить кольцо, подаренное на помолвку, — это знак любви к мужу, а обручальное — это лишь выполнение требования общества к вдовам и женам. Фи, которая была помолвлена, конечно же кольцо носила. («Лучшее, что можно показать людям», — подумал Филипп.) В левой руке она держала сумочку, которую называла ридикюлем. В деловом темно-синем костюме, в этой чересчур длинной юбке сестра выглядела старше своих лет, настолько старше, что Арнэм мог решить, будто Фи слишком взрослая, чтобы быть дочерью Кристин.

Перед выходом Филипп не думал о своем внешнем виде — его единственной заботой было привести в порядок Флору. Мать обещала, что постарается стереть с мрамора зеленое пятно, и попробовала отмыть его мылом, но безрезультатно. Дала бумагу, чтобы упаковать статую. Филипп завернул Флору еще и в газету, ту самую утреннюю газету, вся первая полоса которой была посвящена случившемуся с Ребеккой Нив. Он увидел еще одну фотографию пропавшей девушки и сообщение о том, что некий мужчина двадцати четырех лет провел весь вчерашний день в полиции, «оказывая помощь следствию». Филипп быстро обернул статую и засунул в пакет, в котором Кристин принесла плащ из чистки. Наверное, напрасно он так сделал: пакет был скользкий и Флора елозила из стороны в сторону, так что все время приходилось ее возвращать в прежнее положение, и у Филиппа уже болели руки.

Наконец они свернули на улицу, где жил Арнэм. Дома здесь стояли не по отдельности, как в Барнете, а тянулись изогнутыми линиями. Такие городские особняки, в каждом сад с кустами и осенними цветами. Филипп уже понимал, что Флора, несомненно, смотрелась бы лучше в одном из этих садиков. Дом Арнэма был трехэтажный, с жалюзи на окнах и тяжелым медным дверным молотком в виде львиной головы на темно-зеленой георгианской двери. Кристин остановилась у ворот, посмотрела вокруг:

— Как жаль, что ему придется продавать этот дом. Но ничего не поделаешь, ведь он должен делить с бывшей женой собственность.