(Апокалипсис, 8)

Чернобыльник (лат. — Artemisia Vulgaris, англ. mugwort) — вид многолетних травянистых растений рода Полынь. Название «чернобыльник» происходит от черноватого стебля — былинки (материал свободной интернет-энциклопедии «Википедия», сайт http://www.ru.wikipedia.org)

Очевидцы каждой эпохи дают ответ по-разному. Святой апостол Иоанн, мистическим образом предугадавший события далекого будущего, не жалеет красок и поражает читателя масштабами бедствий: «Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека».

Через две тысячи лет очевидец техногенного апокалипсиса Юрий Трегуб (начальник смены 4-го блока ЧАЭС) опишет происходящее языком куда более обыденным и в этой обыденности куда более страшным: «25 апреля 1986 года я заступил на смену. Я поначалу не был готов к испытаниям… только через два часа, когда вник в суть программы. При приемке смены было сказано, что выведены системы безопасности. Ну, естественно, я Казачкова спросил: «Как вывели?» Говорит: «На основании программы, хотя я возражал». С кем он говорил с Дятловым (заместителем главного инженера станции), что ли? Убедить того не удалось. Ну, программа есть программа, ее разработали лица, ответственные за проведение, в конце концов… Только после того, как я внимательно ознакомился с программой, только тогда у меня появилась куча вопросов к ней. А для того чтобы говорить с руководством, надо глубоко изучить документацию, в противном случае всегда можно остаться в дураках. Когда у меня возникли все эти вопросы, было уже 6 часов вечера — и никого не было, с кем можно было бы связаться. Программа мне не понравилась своей неконкретностью. Видно было, что ее составлял электрик — Метленко или кто там составлял из «Донтехэнерго»… Саша Акимов (начальник следующей смены) пришел в начале двенадцатого, в половине двенадцатого он уже был на месте. Я говорю Акимову: «По этой программе у меня много вопросов. В частности, куда принимать лишнюю мощность, это должно быть написано в программе». Когда турбину отсекают от реактора, надо куда-то девать лишнюю тепловую мощность. У нас есть специальная система, помимо турбины обеспечивающая прием пара… А я уже понял, что на моей смене этого испытания не будет. Я не имел морального права в это вмешиваться — ведь смену принимал Акимов. Но все свои сомнения я ему сказал. Целый ряд вопросов по программе. И остался, чтобы присутствовать на испытаниях… Если бы знать, чем это кончится…

Начинается эксперимент на выбег. Отключают турбину от пара и в это время смотрят — сколько будет длиться ее выбег (механическое вращение). И вот была дана команда, Акимов ее дал. Мы не знали, как работает оборудование от выбега, поэтому в первые секунды я воспринял… появился какой-то нехороший такой звук. Я думал, что это звук тормозящейся турбины. Помню, как его описывал в первые дни аварии: как если бы «Волга» на полном ходу начала тормозить и юзом бы шла. Такой звук: ду-ду-ду-ду… Переходящий в грохот. Появилась вибрация здания. БЩУ (блок щитового управления) дрожал. Затем прозвучал удар. Киршенбаум крикнул: «Гидроудар в деаэраторах!» Удар этот был не очень. По сравнению с тем, что было потом. Хотя сильный удар. Сотрясло БЩУ. Я отскочил, и в это время последовал второй удар. Вот это был очень сильный удар. Посыпалась штукатурка, все здание заходило… свет потух, потом восстановилось аварийное питание. Я отскочил от места, где стоял, потому что ничего там не видел. Видел только, что открыты главные предохранительные клапаны. Открытие одного ГПК — это аварийная ситуация, а восемь ГПК — это уже было такое… что-то сверхъестественное…

Все были в шоке. Все с вытянутыми лицами стояли. Я был очень испуган. Полный шок. Такой удар — это землетрясение самое натуральное. Правда, я все-таки считал, что там, возможно, что-то с турбиной. Акимов дает мне команду открыть ручную арматуру системы охлаждения реактора. Кричу Газину — он единственный, кто свободен, все на вахте заняты: «Бежим, поможем». Выскочили в коридор, там есть такая пристройка.

По лестнице побежали. Там какой-то синий угар… мы на это просто не обращали внимания, потому что понимали, насколько все серьезно… Я вернулся, доложил, что помещение запарено. Потом… а, вот что было. Как только я это доложил, СИУБ (старший инженер управления блоком) кричит, что отказала арматура на технологических конденсаторах. Ну, опять я-я ведь свободен. Надо было в машзал… Я открываю дверь — здесь обломки, похоже, мне придется быть альпинистом, крупные обломки валяются, крыши нет… Кровля машзала упала — наверно, на нее что-то обрушилось… вижу в этих дырах небо и звезды, вижу, что под ногами куски крыши и черный битум, такой… пылевой. Думаю — ничего себе… откуда эта чернота? Потом я понял. Это был графит (начинка ядерного реактора. — Прим. авт.). Позже на третьем блоке мне сообщили, что пришел дозиметрист и сказал, что на четвертом блоке 1000 микрорентген в секунду, а на третьем — 250.

Встречаю Проскурякова в коридоре. Он говорит: «Ты помнишь свечение, что было на улице?» — «Помню». — «А почему ж ничего не делается? Наверно, расплавилась зона…» Я говорю: «Я тоже так думаю. Если в барабан-сепараторе нет воды, то это, наверно, схема «Е» накалилась, и от нее такой свет зловещий». Я подошел к Дятлову и еще раз на этот момент ему указал. Он говорит: «Пошли». И мы пошли по коридору дальше. Вышли на улицу и пошли мимо четвертого блока… определить. Под ногами — черная какая-то копоть, скользкая. Прошли возле завала… я показал на это сияние… показал под ноги. Сказал Дятлову: «Это Хиросима». Он долго молчал… шли мы дальше… Потом он сказал: «Такое мне даже в страшном сне не снилось». Он, видимо, был… ну что там говорить… Авария огромных размеров».

Сейчас уже нет нужды заново реконструировать события, предшествовавшие трагедии и следовавшие за ней. На эту тему исписаны километры бумаги. Ни одна атомная станция не может похвастаться таким вниманием к истории своего создания. Тысячи докладов, сотни свидетелей, десятки исследователей собрали воедино мозаику фактов, исторических сведений и судеб множества людей, так или иначе связанных с ЧАЭС. Николай Щербак в своей книге «Чернобыль» подробно описал аварию и строительство саркофага в 1986–1987 годах. Один из руководителей ликвидационных работ Анатолий Калачев в «Моем Чернобыле» рассказывает о простых трудовых буднях ликвидаторов, всех технических сложностях и остроумных решениях, применявшихся на уникальном объекте. Тогдашний заместитель председателя Припятского исполкома Александр Эсаулов воссоздал свою «Летопись мертвого города», где поведал о лихорадочной работе местных властей по эвакуации и консервации Припяти с близлежащими деревнями. И над всеми этими документальными свидетельствами очевидцев и участников — пронзительные строчки «Чернобыльской молитвы» Светланы Алексиевич, собравшей по крупицам крики отчаяния тысяч простых белорусов, потерявших дом, кров, своих родных и близких. Объединить разрозненные свидетельства очевидцев и добавить к ним современное понимание ситуации в зоне отчуждения — задача этого раздела путеводителя. Задача совершенно необходимая, ибо без оценки масштабов человеческой трагедии поездки сюда лишены абсолютно всякого смысла. Заброшенных деревень в России немало, есть в мире целые города, покинутые людьми, но нигде и никогда масштабы исхода не затрагивали таких огромных территорий в такие сжатые сроки. Случившийся на водоразделе эпох, чернобыльский опыт неповторим и тем интересен. Где-то совсем неподалеку переливается неоном рекламы столица независимой Украины, а здесь нетронутое советское прошлое образца 1986 года с укором взирает на нас глазницами разбитых окон. Как же все начиналось?