В один прекрасный день в 1999 г. поздно вечером в столице Азербайджана, городе Баку, расположенном на западном побережье Каспийского моря, я сел на торговое судно, идущее до города Красноводск[4]в Туркменистане — на восточном берегу Каспийского моря. Места эти в III в. н. э. персы-сасаниды назвали Туркестаном. Наутро моему взору открылась довольно тонкая неясная береговая линия: белесые бараки на фоне безжизненных глинистых крутых холмов. Всем пассажирам приказали построиться в один ряд перед воротами с облупившейся краской, где один-единственный пограничник не спеша стал проверять наши паспорта. Стояла 40-градусная жара. Затем нас провели в пустой ангар, который под огненными лучами солнца раскалился до немыслимой температуры. Там другой пограничник, обнаружив мои таблетки от расстройства желудка, обвинил меня в контрабанде наркотиков. Он взял мой фонарик, достал из него батарейки и выбросил на грязный пол. Выражение его лица было таким же мрачным, как и окружающий нас ландшафт. В городе, вид на который открывался за ангаром, не наблюдалось ни одного тенистого уголка, где можно было бы спрятаться от палящих лучей солнца: удручающе однообразные горизонтальные плоскости городской застройки и ни единого намека на хоть какие-то архитектурные изыски. Я вдруг с тоской вспомнил Баку: городские стены, воздвигнутые персами в XII в., сказочные дворцы первых нефтяных королей, украшенные фризами и горгульями, — внешний архитектурный лоск западной цивилизации, который оказался невероятно живучим, несмотря на такие преграды, как Карпаты, Черное море и высота Кавказских гор. Путешествуя все дальше на восток, я видел, как Европа постепенно сдавала свои позиции, словно испаряясь под палящим солнцем. Естественная граница в виде Каспийского моря представляла собой последний рубеж, возвещая о приближении пустыни Каракумы.

Конечно же географическое положение не доказывает полной безнадежности положения, в котором находится Туркменистан. Скорее, в данном случае следует говорить о зарождении рациональности в поиске исторических закономерностей, связанных с постоянными вторжениями парфян, монголов, персов, царской России, Советского Союза и огромного количества тюркских племен на эту голую беззащитную землю. Едва ли в таких суровых климатических условиях, на такой безжизненной земле могла полноценно существовать какая-либо цивилизация. Никому так и не удавалось надолго закрепиться в этих диких и непростых для проживания местах, которые первоначально произвели на меня далеко не самое приятное впечатление.

Местность вздымалась вверх грядой холмов, и то, что за секунду до этого казалось единой массой песчаника, рассыпалось лабиринтами пересохших речных русел и складок местности всех оттенков серого и зеленовато-коричневого. На восходе вершины холмов окрашивались бледной желтизной, а на закате приобретали красноватый оттенок. Прохладный ветерок внезапно проскользнул в автобус через некую щель, принеся с собой глоток так необходимой мне свежести, позволив почувствовать приближение дыхания воздуха гор, такого желанного после удушающей жары Пешавара, в Северо-Западной пограничной провинции[5]Пакистана. Сами по себе размеры Хайберского прохода не очень-то впечатляют. Наивысшая его точка находится на высоте не более 2000 м над уровнем моря, и склоны его довольно пологи. Однако не прошло и часа пути по закрытой со всех сторон вулканической преисподней, созданной Всевышним из скал и извилистых ущелий, как я (а это было в 1987 г.) попал из богатого зеленью тропического Индостана в холодные, голые, пугающие своими пустынями бескрайние просторы Центральной Азии. Из мира чернозема, ярких тканей и полной невообразимых ароматов кухни я попал в страну песка, грубой шерсти и козлиного мяса.

Но, подобно Карпатам, через перевалы которых торговцы переносили культуру из одной страны в другую, география на границе между Пакистаном и Афганистаном также не преминула преподать человечеству немалый урок. То, что англичане первыми назвали Северо-Западной пограничной провинцией, исторически никакой ни пограничной, ни провинцией не было и в помине, как считает Сугата Бозе, профессор из Гарварда. А были эти места центром, можно даже сказать, сердцем «индийско-персидского» и «индийско-исламского» мира. Именно так и можно объяснить, почему Афганистан и Пакистан в целом воспринимаются многими историками как единое органичное целое, хотя на политической карте мира это два разных государства.[6]

Хотя существовали в истории человечества еще более искусственные и нелепые границы…

По пути в Восточный Берлин в 1973 и 1981 гг. мне дважды довелось пересечь Берлинскую стену. Бетонное ограждение высотой 3,6 м, увенчанное широкой трубой, с западной стороны отсекало кварталы турецких и югославских иммигрантов — будто бы запечатленные на черно-белой пленке унылые картины бедности. С восточной же стороны взору открывались заброшенные здания с многочисленными шрамами Второй мировой войны на фасадах. С запада в любом месте можно было подойти и прикоснуться к стене, разукрашенной граффити. С востока путь преграждали минные поля и сторожевые вышки, на которых дежурили автоматчики.

Каким бы сюрреалистическим ни казался этот тюремный двор посреди города в самом центре Европы, в то время никому он не казался противоестественным, так как все были убеждены в том, что холодная война никогда не закончится. Особенно в это верили люди моего поколения, выросшие во время холодной войны и не видевшие своими глазами Вторую мировую. Для нас, каким бы произволом, какой бы несправедливостью стена ни казалась, она стояла «на века», подобно некой горной гряде, возникшей в природе много тысяч лет назад. Историческая правда всплывала лишь из книг и старых политических карт Германии, которые (во многом по воле случая) я начал изучать в первые месяцы 1989 г., находясь на редакционном задании в Бонне. Книги и карты поведали мне вот о чем…

Находясь в самом центре Европы, между Северным и Балтийским морями с одной стороны и Альпами — с другой, немцы, согласно историку Голо Манну, всегда представляли собой некую динамическую силу, замкнутую в «большую тюрьму». Эта немецкая сила изо всей мочи старалась найти себе выход. Но, будучи ограниченными с севера и юга морем и горами, вырваться немцы могли, только двинувшись на восток или на запад, где серьезных географических препятствий не наблюдалось. «Что характерно для Германии на протяжении вот уже 100 лет, так это отсутствие постоянных границ, нестабильность ее территории», — пишет Манн. Он имеет в виду неспокойный век с 1860-х по 1960-е гг., отмеченный вначале увеличением территорий при Бисмарке, а затем катастрофическими результатами двух мировых войн.[7]Но абсолютно то же можно сказать о размерах и границах Германии практически на протяжении всей истории ее существования.