Конечно, я промолчала. Может, у них тут какое-то Высочество рядом лежит?

Да где я, чёрт возьми?

— Г-господин? — повторил Мягкий, поднял голову и я невольно поймала его взгляд.

Мягкий сразу потупился, но я поняла, что… ну, что-то тут не то. О-о-очень сильно не то.

— Это вы мне?

И снова какая-то тарабарщина изо рта вырвалась. И голос какой-то не мой. Хриплый, но всё равно не мой. Чёрт, да что же это такое?

Теперь они посмотрели на меня оба, да так изумлённо, словно я невесть что спросила.

— Го-о-осподин? — проблеял Мягкий и толкнул локтем Хриплого.

Я снова выдохнула:

— Что?

Хриплый, не разгибаясь, уполз… Куда-то, в общем, уполз, я только увидела, что ширма колыхнулась. Или штора? А потом мягко, неслышно задвинулась дверь, как у шкафа-купе.

Так я осталась один на один с Мягким. И потому что он не собирался мне отвечать, молчал и трясся, я решила как следует осмотреться. С глазами творилось что-то неладное: я то видела всё чётко, то как в тумане. Но нужно же понять, где я?

Комната, когда я, щурясь, её оглядела, оказалась мягко говоря странной и ещё сильнее убедила меня, что никакой это не бред и не сон. Ведь и то, и другое складывается из понятных, привычных вещей, но таким образом, что они превращаются в чепуху. Однако то, что окружало меня, не было ни понятным, ни привычным и состояло из вещей странных, в моей жизни незнакомых.

Пол застилали крашеные в зелёный цвет циновки. Стены, сжимавшие и без того узкую, как пенал, комнату, были деревянными, наверняка не толстыми (странно, что я не слышу, что творится по соседству), и было их всего три — четвёртая оказалась полностью отъезжающей вправо решётчатой дверью: между деревянными рейками красовалась плотная бумага с рисунком тигра у водопоя. Свет из коридора она, как ни странно, почти не пропускала.

Всё место в комнате занимала кровать, на которой я лежала, целиком окружённая балдахином до пола, словно комната в комнате. Сейчас несколько занавесей были подняты, а на других танцевали не то цапли, не то журавли, и красовались изящные иероглифы, при взгляде на которые у меня закружилась голова. Я и знала, и не знала их одновременно. Сбоку от Мягкого стояла жаровня, в которой дрожало пламя (зачем, ведь так жарко), а напротив жался к полу низкий столик, посреди которого торчала тонкая стеклянная вазочка. В ней чахли какие-то цветы на ветке — наверное, вишня. С неё то и дело падали лепестки — неспешно и красиво, как по волшебству.

И правда было жарко — или у меня температура? Но под пышным одеялом, укрытая вдобавок какими-то шкурами (лисьими? волчьими?), я обливалась потом, а голова гудела ещё сильнее. Но душно в комнате почему-то не было, наоборот — откуда-то тянуло свежим ветром, легко и, к сожалению, не прохладно. В воздухе витал тонкий аромат цветов и травы после грозы, сладкий и мягкий. Не будь я так слаба и больна, наслаждалась бы.

Но сейчас меня волновало другое.

— Где это я?

— Господин? — выдержав умопомрачительно долгую паузу, прошептал Мягкий.

Я уставилась на него, и он вынужден был продолжить:

— Вы в Сёёси, господин. В покоях Отражённого света.

А может, это всё-таки бред?

— От чего отражённого? — устало удивилась я. Никакого света я тут не видела, кроме свечей, и то тусклых.

Мягкий с ответом не спешил, уставившись на меня, как на сумасшедшую.

Может, всё-таки есть камеры, но я их не вижу? А где же крики “Дубль, снято!” И режиссёр с ассистентами? К тому же, для фильма декорации слишком дорогие, комната казалась настоящей и по-своему роскошной.

Ладно, разберёмся. В первую очередь я поспешила избавиться от шкуры. Свалить её на пол оказалось непросто, очень ослабли руки, но с третьей попытки у меня получилось, хотя устала я так, словно марафон пробежала. А Мягкий при этом опять уткнулся лбом в пол. Ну да бог с ним, всё моё внимание занимали руки.

Они были тонкими и совершенно точно не моими. Пусть из освещения здесь имелись лишь тонкие свечи и жаровня, но даже так, в полумраке, моя кожа казалась слишком белой, действительно как снег. И пальцы — тонкие, длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Очень хрупкие запястья, красивой формы ладонь. Я никогда не была толстушкой и допускала, что похудела за время болезни… Но не настолько же!

А чем я болею?

Мягкий по-прежнему лежал головой в пол, только переместился к двери. Заговаривать с ним и слышать чужой, странный голос, произносящий вовсе не то, что я хотела, но точно говоривший моими губами, я не хотела. Поэтому я продолжила изучение себя.

Естественно, я не лежала в кровати голая, на мне была ночная сорочка — шёлковая, простого кроя и длинная, до самых щиколоток. Не похоже на больничную одежду, ну да ладно. Однако даже в этой бесформенной хламиде я не могла не заметить две вещи: во-первых, у меня отсутствовала грудь. То есть совсем. Вообще.

От осознания этого меня затошнило.

И, словно этого было мало, между ног присутствовало то, чего у женщины быть не может. И я сейчас чувствовала… это… очень хорошо. Ещё бы, оно было напряжённым и от моего внимания пар раз дёрнулось.

Я уже давно большая девочка и знаю, как выглядит мужской член, но… (тут должна быть цензура, так что я написанное затру…) Короче, у меня?!

Это открытие повергло в меня такой мощный шок, что я не слышала, как вернулся Хриплый, да не один, а с целой свитой. Кто-то звучно объявил: “Император приближается!” Все бухнулись на пол лбом в циновки, а я, прижимая руками сквозь ткань… это… выдохнула:

— Зеркало! Дайте мне зеркало!

Вроде бы все продолжили сидеть на коленях, но зеркало передо мной появилось, как будто по волшебству. Маленькое, круглое и бронзовое (то есть вообще без стекла). Много я бы в нём не рассмотрела, но мне хватило. Потому что отражалась там не я. Если честно (и это пугало), я бы не сказала, как настоящая я должна выглядеть. Но точно не так! В зеркале отразился некто неопределённого пола и азиатской наружности. Осунувшийся, больной, но, чёрт возьми, это была не я!

Пока я смотрела, до меня постепенно стало доходить, что когда обращались к принцу, Мягкий с Хриплым наверняка имели в виду это вот, в зеркале. Но как я?.. Почему?!

В общем, я пребывала в шоке, а император тем временем явился. Мне было совершенно не до него, но если я имела какие-то ожидания от того, как Его Величество должен появиться, то он все их разрушил. Император в комнату влетел — как ураган, с развевающимися шёлковыми одеждами, целый ворох. Этакое грозовое облако. И — молнией — звенящее сооружение на голове. Дребезжало оно отчаянно, контрастируя с императорской довольной физиономией — настолько это было неожиданно, что я уставилась на него во все глаза.

Император ещё с коридора начал:

— Ичи! Ты проснулся! Наконец-то!