– На конюшню?! – испугалась заподозрившая неладное девица и отпрянула от стола.

– Люди все одинаковы, – на лице уже многократно отработавшего этот нехитрый прием сластолюбца появилась презрительная ухмылка, как будто он узрел перед собою змею, и не просто змею, а самую омерзительную и отвратную с виду гадюку. – Хочешь вам, дурням, добра, а вы в злом умысле обвиняете. Я возле лошадок буду, а ты как знаешь, уговаривать не стану! Только меня потом словами грязными не поноси, что не настоял…не облагоразумил.

Ловко закинув на плечо видавшую виды котомку и подобрав лежащий на скамье посох, мужчина встал и вразвалку, демонстративно почесывая выпяченный живот, направился к выходу. Толстый корчмарь вздохнул с облегчением: насытившийся его пивом и парой черствых корок скиталец решил продолжить свой путь. Самый большой убыток, который грязный бородач теперь мог причинить его хозяйству, не стоил и выеденного яйца: помочиться на угол заведения или справить иную нужду в конюшне. Стены корчмы и так каждую ночь страдали от дурно воспитанных мужиков, а лошади были чужими…

* * *

Солнце, яркое солнце, оно палило и жгло наглецов, осмелившихся подобраться к нему так близко, парящих в небесной выси. Вокруг плыли замысловатые, похожие на диковинных зверушек белые-пребелые облака, мягкие и невесомые. Слышалось монотонное пение ветра да хлопанье крыльев. Они летели все вместе, вся стая, они воспарили над облаками и на час распрощались с проклятой землей, грязно-зеленым шариком с наростами лесов, уродливыми трещинами рек и выпиравшими наружу монолитами скал. Здесь, в небесной выси, было так хорошо, а внизу копошились букашки, эти жалкие, слабые создания, которым было дано многое, но только не летать…Подниматься над землей – удел избранных, тех, кому не нужно доказывать свое превосходство, поскольку оно явно и неоспоримо…

В который раз, когда он начинал дремать, бродяге являлось одно и то же видение, и он никак не мог понять, а что оно, собственно, означало. Мелкий дождь барабанил по крыше конюшни. Лошади мерно посапывали и переминались с ноги на ногу, видимо, предчувствуя, что с минуты на минуту могло произойти нечто, хотя сам вещун был в этом уже не уверен. Он поджидал крестьянку около четверти часа и искренне сожалел, что выгнал с мягкого сена парочку промерзших, таких же, как и он, бездомных скитальцев. Ему-то было без разницы, находится ли под крышей конюшни кто-то еще или нет, но девицы – народ пугливый, не терпят присутствия поблизости посторонних глаз. В этом правиле жизни так мало исключений, что, можно считать, их совсем и нет. Лишь редкие и очень «благородные» матроны – престарелые герцогини да графини – осмеливаются выставлять свои шалости напоказ, и то далеко не перед всякими зрителями.

Наконец-то настал долгожданный момент, от стены корчмы отделилась тень. Тихо шебурша и разгоняя волны по лужам подолом длинного платья, к конюшне кралась Милва, зачем-то державшая в руке за спиной полено.

– Иди сюда, промокнешь, – вышедший из темноты навеса бородач замахал рукой.

– Слышь, – отрывисто произнесла девица, резко остановившись, а затем неуверенно сделав шажок назад. – Если ты чаго подлое удумал, так я поленом по скулам пройдусь иль мужаков нашинских крикну!

– Иди сюда, дуреха! – приказной тон и суровость мужского взгляда были лучшими лекарствами от девичьей нерешительности. – Сильничать не буду, обещаю! А коль сумневаешься, чо пришла?! Катись к своему братцу дорогому да нянчись с ним!

Сказав веское мужское слово, вещун повернулся спиной и снова удалился в темноту под навесом. Он не соврал, штурмовать складки платья с тем же упорством и рвением, с каким солдаты лезут на стену вражеского бастиона, опытный соблазнитель не собирался. К чему утруждать себя лиходейством, когда люди сами готовы отдать все, о чем ты только попросишь. Нужно лишь правильно подобрать слова, а в этом искусстве скитающийся по дорогам королевства прохиндей был настоящим мастером.

– Эй, ты куда?! Чаго разобиделся?! – отбросив в лужу полено, Милва побежала в конюшню и, лишь зашла под навес, тут же уперлась носом в крепкую и горячую мужскую грудь, едва прикрытую тонкой пахучей рубахой.

– Люди всякие бывают, желаешь им добра, а в ответ лишь оплеухи да слова пакостные. – Сильные мужские руки не прижали пышное тело к себе, а, наоборот, отстранили.

– Ладно, не серчай! Говори, что в прошлом моем такого нашел! – Дрожащий голос и заискивающие интонации были преддверием легкой победы, настолько легкой, что изголодавшемуся по женской ласке мужчине даже на миг сделалось скучно.

– Нашел я лишь то, что, к сожалению, ужо было, а лучше бы не было…– со вздохом произнес вещун. – Меньше, девица-красавица, по сеновалам с парнями нужно было шастать…Не девица ты уже, а баба, вот в чем беда!

– Да!.. – Милва хотела то ли выругаться, то ли спросить, откуда бродяге это известно, но осеклась, вовремя спохватившись, с кем имеет дело. – И что? Что с того?! Да у нас в деревне…

– Знаю, – перебил ее вещун, предвидевший все, что девушка скажет о нравах и обычаях в ее поселении. – И беды-то в том не было никакой, да только жаних твой не из ваших мест будет, заезжий он, заезжий…В его краях парням до свадьбы гораздо больше позволено, а девицам совсем ничего. Он человек опытный, бывалый, сразу твою тайну раскроет. Туча над твоим будущим нависла, ох какая большая туча! Даже я те не скажу, грянет гром или нет. Можа, обойдется, тогда все, как я сказал, случится, а можа, и нет…

– И что тогда? Откажется он от меня, да еще на всю округу ославит?! – хоть это прозвучало как вопрос, но в голосе Милвы не было сомнения, что именно так все и произойдет.

– Если бы…– бродяга с сочувствием покачал коротко стриженной головой. – Человек он очень-очень хороший, но в его селении обычай есть. Гулящим до свадьбы девкам башку топором сносят, на кол насаживают да родителям прям так и относят. Забирайте, дескать, свое добро, не пригоже оно нам, не пригоже!

Долго, неимоверно долго длились плач, всхлипывания и терзания рукавов. Мужчина терпел, хотя мало кто получает от подобных спектаклей удовольствие. Наконец, когда девушка успокоилась, он протянул ей тонкую соломинку надежды.

– Печаль твоя мне понятна, паче что иного жаниха в твоем грядущем нет…

– А можа?..

– Не-а, не видно совсем, – снова покачал головой провидец. – Но помочь я твоему горю могу.

Бродяга достал из котомки черненький шарик размером с горошину и, осторожно держа его двумя пальцами, поднес к самому носу девицы.

– Вот, это зерно маобабы, дерева диковинного. Если его растолочь до порошка без крупинок, а потом на свадьбе жаниху твому в стакан подсыпать, то он апосля и не вспомнит, было ли той ночью у него чаго али не было. Где растет деревцо, не знаю, врать не буду. Сам у старой мальвирской колдуньи за услугу одну получил. Она им очень-очень дорожила, да и я на черный день приберег.

– Тебе-то зачем?! – выкрикнула Мильва и чуть не вырвала маленький шарик из рук.

– Как зачем? – удивился бродяга. – Продам графине какой али герцогине. Деньжищ она мне полную суму насыплет, а можа, и титулом наградит. У простых-то девиц денег-то отродясь не бывало…