То есть волны апатии не наблюдается. Можно ли на этом успокоиться? Это большой вопрос. Ситуация, когда интерес к политике растет, а доверие к политике падает, всегда чревата последствиями. Ведь между тем, что гражданин почитает необходимым, и тем, что на его глазах делает политик, между тем, что кажется ему важным, и тем, что государство совершенно игнорирует, пролегает пропасть. И в результате – горькое разочарование. Как может отразиться на стабильности страны то, что все больше граждан внимательно следят за whereabouts[2] власть имущих, испытывая к ним все меньше доверия? Сколько насмешек вынесет система, не потеряв прочности? И уместно ли еще говорить о каких-то там насмешках, когда о своих убеждениях любой теперь может заявить во всеуслышание?

Мир, в котором мы живем, прямо противоположен миру шестидесятых. Тогда простая фермерша могла быть совершенно равнодушна к политике и одновременно с этим полностью доверять политикам{10}. Социологические опросы подтверждают, что фермерша спокойно принимала все, что происходило в политике, и такая вера в политику была широко распространена в Западной Европе. Девиз того времени звучал так: апатия и доверие. Сегодня он звучит иначе: воодушевление и недоверие. Неспокойные нынче времена.

Демократия, аристократия, олигархия, диктатура, деспотизм, тоталитаризм, абсолютизм, анархия – любое политическое устройство должно найти равновесие между двумя фундаментальными критериями: эффективностью и легитимностью. Эффективность измеряется тем, насколько быстро правительство находит удачные решения возникающих проблем. Легитимность измеряется тем, насколько сами жители включены в принятие этих решений. Насколько незыблем авторитет правительства? Для эффективности главное – решимость, для легитимности – народное одобрение. При этом оба критерия обратно пропорциональны друг другу: диктатура – несомненно, самая эффективная форма правления (один человек решает, и всё тут), вот только устойчивой легитимностью она сопровождается редко. Обратный пример, когда страна бесконечно обсуждает любое нововведение со всеми жителями, показывает высочайший уровень поддержки, но точно не способность к решительным действиям.

Демократия – «лучшая из худших» форм правления именно потому, что пытается пойти навстречу обоим критериям. Любая демократия стремится к здоровому балансу между легитимностью и эффективностью. Критика в адрес демократии может касаться либо одного, либо другого. И система остается на плаву, балансируя, как шкипер во время качки, перенося вес с одной ноги на другую в зависимости от крена. Но сегодня западные демократии переживают кризис и легитимности, и эффективности. Это нечто новое. Это уже не просто качка, а настоящий шторм. Чтобы понять это, давайте посмотрим на цифры, редко попадающие на передовицы газет. Если сосредоточиться на мелкой ряби, рассматривая сквозь лупу результаты многочисленных опросов или выборов, можно упустить из виду крупные океанские течения и климатические закономерности.

В дальнейшем я буду рассматривать правительства разных стран. Само собой разумеется, что помимо них существуют локальные, региональные и наднациональные структуры. Но именно на национальном уровне будет удобнее всего рассмотреть состояние представительной демократии.

Кризис легитимности проявляется в трех непременных симптомах. Во-первых, все меньше людей ходит на выборы. В шестидесятых годах в Европе явка была более 85 %. В девяностых годах – меньше 79 %. В первом десятилетии XXI века эта цифра опустилась ниже 77 %, что стало самым низким показателем со времен Второй мировой войны{11}.

Если говорить об абсолютных величинах, то не желают ходить на выборы миллионы европейцев. Скоро таковых будет четверть от всего населения, имеющего право голоса. В США эта тенденция проявляется еще ярче: на президентских выборах voter turnout[3] составляет меньше 60 %, на midterm[4] выборах – всего около 40 %. Электоральный абсентеизм становится на Западе главным политическим течением, но об этом никто не говорит. В Бельгии, конечно же, неявка на выборы гораздо ниже в связи с обязанностью ходить на выборы (за последние 10 лет неявка составила в среднем около 10 %), но и эта цифра растет: с 4,91 % в 1971 году до 10,78 % в 2010-м{12}. Явка на муниципальные выборы 2012 года в Бельгии, информация о которых постоянно муссировалась в прессе, вообще стала самой низкой за последние 40 лет, а в таких городах, как Антверпен и Остенде, абсентеизм вырос до 15 %{13}. Особенно удручает именно та цифра, которая касается Антверпена: на протяжении нескольких месяцев борьба за кресло бургомистра оставалась главной темой в бельгийской прессе. В Нидерландах на парламентские выборы в сентябре 2012 года не явилось 26 % избирателей{14}. В 1977 году неявившихся было всего 12 %{15}. У демократии серьезные проблемы с легитимностью, если граждане больше не желают участвовать в ее важнейшей процедуре – голосовании. Можно ли тогда говорить о том, что парламент представляет народ? Может, стоит на четыре года оставить четверть кресел пустыми?

Во-вторых, наряду с неявкой существует текучка избирателей. Европейские избиратели не только стали меньше голосовать – они стали голосовать более непредсказуемо. Тот, кто все-таки ходит на выборы, может быть, и признает легитимность процедуры, но все реже хранит верность одной и той же партии. Те организации, что имеют право представлять избирателей, имеют счастье чувствовать их поддержку лишь в течение очень недолгого времени. Политологи называют это электоральной волатильностью и говорят о том, что она невероятно возросла начиная с девяностых годов и достигает в некоторых случаях 10, 20 и даже 30 %. Рулит «парящий в небе» избиратель. Сдвиги политических пластов становятся все более привычным делом. «Те выборы, что до настоящего момента проходили в XXI веке, подтверждают эту тенденцию, – утверждается в одном современном политическом обзоре. – Австрия, Бельгия, Нидерланды и Швеция установили новые рекорды, когда популярность крайне правых внезапно выросла (в Нидерландах в 2002 году) или внезапно упала (в Австрии в 2002 году), из-за чего результаты выборов оказались самыми непредсказуемыми за всю историю Западной Европы»{16}.