— знал себе цену, понимал, что все его заслуги не фикция. Но… фамилия. Фамилия, черт ее дери…

Всегда, еще со времен студенчества, стоило Семену открыть рот и назвать ее, как тут же начинались косые взгляды, ехидные усмешечки и типа понимающее «а, ну ясно все». Быть сыном проректора института, где учишься, тот еще подарок, конечно, а если учесть, что отец до получения профессорской должности был еще и выдающимся хирургом, известным практически на всю страну, то картина получалась совсем печальная.

Вроде как все ждали от Семена чего-то — то ли неизбежных ошибок, то ли, наоборот, какого-то немыслимого взлета, ну а как же — сын великого хирурга Кайзельгауза не может быть заурядным — или наоборот, должен им быть, чтобы оправдать поговорку «на детях природа отдыхает».

Примерно класса с седьмого, когда стало понятно, что другой дороги, кроме как в медицину, Семену жизнь не предоставила, он с остервенением учился, чтобы доказать в первую очередь отцу, что достоин носить его фамилию, достоин быть сыном «самого».

И не то чтобы отец требовал от него подобного, вовсе нет, но глубоко внутри Семен ощущал, что должен, обязан, не имеет права не соответствовать. И это висело на его плечах тяжелым походным рюкзаком, вроде того, что он собирал всякий раз, отправляясь с приятелями-байкерами в очередной пробег.

Но если с содержимым этого рюкзака все было понятно, то что делать с чувством долга и завышенными ожиданиями окружающих, Семен не знал.

Так он дожил до тридцати пяти лет — днем довольно неплохой хирург, ночами — «дорожный воин», затянутый в кожу. Наверное, команда байкеров помогала ему сбросить напряжение, которое он постоянно испытывал в больнице, а ночная, почти пустая трасса давала ощущение полной свободы и независимости.

Отцу, понятное дело, такой образ жизни сына казался странным и не особенно нравился. В профессорском доме не принято было обсуждать увлечение сына мотоциклами и мотопробегами, считалось, что «мальчик прожигает жизнь», хотя «мальчик» — почти двухметровый светловолосый бугай с широкими плечами и огромными руками, умевшими уверенно держать не только руль харлея, но и скальпель, давно жил отдельно и старался, как мог, отстраниться от заслуг отца.

Мама никогда отцу не перечила, не спорила с ним, а в дни, когда профессор Кайзельгауз оперировал в одной из клиник города, вообще ходила на цыпочках, чтобы не мешать супругу отдыхать. К счастью, таких дней становилось все меньше — профессор не молодел, зрение было уже не то, и руки начали предательски подрагивать.

Хуже было другое… В последнее время он непременно желал видеть ассистентом сына, и Семен вынужден был соглашаться, хотя больше всего ему хотелось отказаться и никогда не стоять с отцом за одним столом, подчиняясь его указаниям, с которыми все чаще он не был согласен.

Он уставал от снисходительного отцовского тона, от его нарочито пренебрежительного отношения к сыну в операционной — как будто Семен не был хирургом, а являлся всего лишь интерном, этаким шалопаем, которого строгий папа решил приспособить к делу, доверил какие-то несложные манипуляции, хотя зачастую именно Семен проводил всю операцию, а Борис Исаевич лишь ставил в протоколе свою фамилию и инициалы выше остальных.

«Почему я никогда не могу возразить ему? — угрюмо думал Семен, размываясь после операции. — Почему не могу отказаться, просто сказав: «Папа, я не буду делать этого, возьми другого ассистента»? Потому, что он мой отец? Или потому, что боюсь оказаться хуже его?»

Эти мысли мучили Семена постоянно, но он никак не мог набраться смелости и высказать их вслух — не то что отцу, но даже себе, глядя по утрам в зеркало.

Решение уволиться из больницы, где оперировал и преподавал отец, Семен принял не сам. Он так и сидел бы, придавленный авторитетом профессора как могильной плитой, до конца своих дней, хотя уже вплотную занялся пластической хирургией, если бы не обстоятельства. Возможно, все было к лучшему, но кто знает…

Клинику Драгун ему посоветовала старшая медсестра Мария Николаевна, там работала ее сестра, и именно от нее пришла информация о том, что Драгун ищет нового хирурга.

— Съездили бы вы туда, Семен Борисович, — сказала Мария Николаевна как-то после обхода, шагая рядом с Кайзельгаузом-младшим по коридору в сторону ординаторской. — Такой шанс не каждому выпадает, а у вас-то руки ведь золотые. Здесь все равно ничего не добьетесь, — шепотом добавила она, и Семен вздрогнул, словно старшая медсестра подслушала его тайные мысли. — Так и будут с отцом сравнивать, к чему вам это? Вы и сам по себе не пропадете. Не даст вам Борис Исаевич развиваться, хоть и отец, а там будете сам себе хозяин.

Семен неопределенно кивнул, но слова старшей медсестры засели в голове. Из больницы надо было уходить, но он не видел перспективы, а тут вдруг… И он решился, позвонил и напросился на собеседование, хотя в тоне Драгун услышал что-то вроде удивления, когда назвал свою фамилию.

«Ну ясное дело… И эта как все», — подумал Семен, однако решения не изменил и сегодня поехал в загородную клинику, чтобы посмотреть, как там все устроено, а заодно и себя показать — чем черт не шутит.

Инна

— Алина! Алина, вставай, будильник разорвется сейчас! — никакой реакции, конечно, не последовало, и Инна со вздохом хлопнула по кнопке надрывавшегося на прикроватной тумбочке будильника.

Дочь закутала голову одеялом и повернулась на другой бок, продолжая спать.

Инна решительно сдернула одеяло, и Алина, свернувшись клубком, заканючила:

— Ну ма-а-ам…

— Что — мам? Вставай, говорю, на практику опоздаешь.

— Мне сегодня в ночь…

— Не ври, у тебя сегодня только день, я расписание проверила.

— Тебе делать, что ли, нечего? — возмутилась дочь, садясь в кровати. — Что ты шпионишь за мной, я не маленькая!

— Тогда вставай и собирайся, мне еще Даню в лагерь надо забросить.

— Я мешаю, что ли? Уезжайте, я сама доберусь.

— Знаю я, куда ты доберешься. Собирайся давай.

Инна вышла из комнаты, даже не сомневаясь в том, что дочь тут же завалилась обратно в постель.

Так продолжалось уже несколько месяцев, с тех пор как дочь вышла с каникул после первой сессии в институте, которую сдала кое-как. Инна заехала в деканат, и там ей сказали, что Алина Калмыкова регулярно не появляется на занятиях. Инна сфотографировала расписание лекций и практических занятий и решила контролировать посещения сама, хотя и понимала, что Алина будет вот так протестовать. Но позволить дочери упустить шанс получить хорошее образование, да еще и на бюджетном отделении она не могла. Закончит