Андрей объяснил нам, что сейчас все эти движения управляются человеческим мозгом и осуществляются за счет человеческих мускулов. Повторение — враг творчества, сказал он. Повторение — удел роботов.

Мы должны были закончить работу.

А работы была хренова туча.

Мой недельный инструктаж закончился в пятницу вечером — мы выпили пива и сразились в пинг-понг с механическими руками (они, естественно, победили). А затем началась работа. Не в понедельник, а прямо на следующее утро — в субботу.

Меня как будто засосало — хлоп! — в трубу пневмопочты.

Программисты в «Дженерал Декстерити» были совсем не похожи на моих коллег в «Кроули» — расслабленных мужчин средних лет, которые больше всего на свете любили что-нибудь терпеливо разъяснять. Декстры были какие угодно, только не терпеливые. Многих выперли из колледжа: в школьные годы они очень спешили попасть сюда, а теперь хотели поскорее все доделать и разбогатеть. Они были все как один костлявые трезво мыслящие молодые люди, призраки в японских джинсах и кроссовках из лимитированной серии. Приходили на работу поздним утром, уходили после полуночи или даже спали в офисе.

Это было отвратительно, но я и сама несколько раз не устояла перед мягкими диванами корпоративных цветов. Иногда ночью я лежала на диване, пялилась в потолок — обнаженные трубы, радужные переплетения проводов, перегоняющих данные по всему офису, — и чувствовала где-то в животе узел, который мне было не развязать. Мне было нужно по-большому, я шла в туалет, садилась и сидела там, ничего не делая. Датчик движения вырубался, выключался свет. Иногда я сидела так довольно долго, пока у меня в голове не возникал кусок кода, и тогда я плелась обратно на свое место, чтобы набрать его.

Когда я работала в «Кроули Контрол Системс» в Саутфилде, Кларк Кроули делал неторопливый обход раз в месяц, и его посыл был таков: «Отличная работа, ребята, продолжайте в том же духе!» В «Дженерал Декстерити» в СанФранциско каждый вторник и четверг в бизнессводках мы получали сообщение от Андрея: «Мы намерены изменить условия человеческого труда, так что выкладываемся по максимуму».

Я уже начала задумываться, умею ли я выкладываться по максимуму. У всех моих коллег в Мичигане были семьи и хобби, к которым они относились очень серьезно. У здешних призраков не было ничего лишнего: это были человекообразные генераторы САПР и кода. Я попыталась было соперничать с ними, но меня заклинило. Мой внутренний движок не запускался.

В следующие месяцы я физически ощущала, как внутри меня убывает жизненно важный ресурс, но пыталась не обращать на это внимания. В конце концов, мои коллеги впахивают по три года без отпуска, а я сдулась спустя всего одно лето в Сан-Франциско? Я же вроде как новый член команды, свежая кровь.

Но моя кровь не была свежей. У меня истончились и поблекли волосы и болел живот.

В квартире на Кабрильо-стрит я существовала в основном в состоянии ступора: мозг не работал, воздуха не хватало. Родители были где-то далеко, я их видела только в окне видеочата. Друзей в Сан-Франциско у меня не было, за исключением пары декстеров, таких же измученных, как и я сама. Квартира была маленькая и темная, жутко дорогая, а Интернет медленный.

Двенадцать минут спустя после моего звонка приехал заказ из «Супа и Закваски на Клемент-стрит». Его привез симпатичный молодой парень, чье лицо наполовину скрывал мотоциклетный шлем цвета кетчупа. Из-под шлема доносилась еле слышное «тынц-тынц-тынц», парень дергал головой в такт.

— Привет, друг, — пророкотал он с сильным трудно опознаваемым акцентом.

Величайшие из нас — те, кто может назвать другом совершенно незнакомого человека, причем так, чтобы это прозвучало не как пустой звук, а тепло и искренне. Так, чтобы ты им поверила.

Я выудила из кармана наличку и, расплачиваясь, спросила:

— А что это вообще за еда?

Его лицо засияло, как неоновая вывеска. «Это мазгская еда! Надеюсь, тебе понравится, а если вдруг нет, ты звони, мой брат в следующий раз приготовит вкуснее». Он зашагал к мотоциклу, но на полпути повернулся и сказал: «Но тебе понравится». И повторил, перекрикивая рев мотора: «Тебе понравится!»

У себя в квартире, на совершенно голом кухонном столе, лишенном всяких следов готовки и человеческого присутствия вообще, я развернула сэндвич, открыла суп и поглотила первый двойной острый в своей жизни.

Если целебные свойства супа фо, который восстанавливает силы и лечит, делают из обычной куриной лапши помои (а так оно и есть), то этот острый суп удивил, как если бы я собиралась попробовать помои, а они оказались отличной куриной лапшой. Это была амброзия. Сэндвич оказался еще острее — тонко нарезанные овощи, огненно-красный соус — настоящий пожар между двумя виртуозно приготовленными тостами.

Вначале развязался узел у меня в животе, а затем и мозг вышел из ступора. Выдыхая, я нечаянно громко рыгнула и от неожиданности рассмеялась вслух, в одиночестве сидя на своей кухне.

Я приподняла одинокий магнит на холодильнике, уронив на пол глянцевый лист со скидочными купонами на пиццу и благоговейно прикрепила на его место меню «Супа и Закваски».

На следующий день я снова позвонила на Клемент-стрит, а потом еще раз. Дальше я пропустила один день, чтобы не впасть в зависимость, но на следующий день снова сделала заказ. Несмотря на то что еда была жутко острая, именно ее жаждал мой травмированный желудок.

В течение следующего месяца я постепенно узнала о ресторане следующее:

— Его держали два брата.

— Беорег (приятный голос, идеальный английский) готовил и отвечал на звонки.

— Чайман (приятное лицо, наушники, из которых вечно сочится бодрый бит) развозил еду на мотоцикле.

— Когда я пыталась надавить на Чаймана и разузнать побольше о «мазгской кухне», он только смеялся и повторял: «Ее же все знают!»

— Беорег и Чайман готовили свои острые супы и сэндвичи в Сан-Франциско всего год.

— У них не было помещения для ресторана: они готовили прямо у себя в квартире, местоположения которой не раскрывали.

— Чайман сказал: «Да все в порядке. Мы просто не регистрировались. Но все в порядке».

— К комбо (двойной острый) всегда давали дополнительный кусок хлеба, чтобы макать в суп.

— Хлеб этот был главным секретом их предприятия. Беорег сам его ежедневно пек.

— И хлеб этот был просто божественный.

Каждый вечер я звонила им, а потом ждала, пока Беорег освободится и сможет принять мой заказ. Он узнавал меня и говорил не просто «Подождете минуту?», а «Привет, Лоис! Прости, подождешь? Одну секунду, я быстро», потом звучала музыка на непонятном языке — грустная, но приятная, — которая уже начала мне нравиться, а потом голос Беорега вызволял меня из чистилища, и я наконец делала заказ — всегда один и тот же. Когда Чайман приезжал ко мне на своем мотоцикле, я тепло здоровалась с ним, оставляла щедрые чаевые, а потом несла еду к себе, чтобы съесть ее, не садясь, медленно, с благодарностью (глаза мои слезились от острого соуса и счастья).