трудно дружить с кем-то, кто затмевает тебя каждым своим шагом и на каждом повороте. Вероятно, выносить Афину никто другой не в силах потому, что ничем не может пригасить ее постоянное превосходство. Ну а я с ней на дружеской ноге из-за того, что и не пытаюсь этого делать.

В общем, тем вечером мы с ней сидим в том шумном баре Джорджтауна, на открытой террасе. Коктейли по заоблачным ценам Афина вливает в себя будто на спор, что вечерок ей удался, а я пью, притупляя в себе сучку, тихо желающую, чтоб она подавилась — лучше всего насмерть.

Сошлись мы с Афиной только благодаря обстоятельствам. На первом курсе мы жили на одном этаже в общежитии Йеля, а поскольку обе чувствовали в себе тягу к писательству с тех самых пор, как начали соображать, то и оказались на одних и тех же студенческих семинарах по писательскому мастерству. На заре творчества мы обе тискали свои рассказики в одних и тех же журналах, а через несколько лет после университета переехали в один и тот же городок — Афина ради престижной стипендии в Джорджтауне, где преподаватели, по слухам, настолько впечатлились ее гостевой лекцией в университете, что английская кафедра специально соорудила под нее должность креативщицы в ПЕН-клубе, а я из-за того, что у материной сестры в Росслине была квартирка, которую она мне сдала за оплату буквально света и воды — ну и в расчете, что я не забуду поливать ее фикусы. С Афиной нас не сближало ни пресловутое «родство душ», ни какая-нибудь глубокая связующая травма — просто мы всегда крутились в одних и тех же местах, занимались одними и теми же делами, так что и дружелюбие у нас вошло в подобие привычки.

Но, хотя взрастали мы в одном и том же гнездышке — на кафедре малой прозы профессора Наталии Гейнс, — после выпуска нас разметало по совершенно разным траекториям карьер и орбит.

Написание первой книги у меня тянулось целый год — очажок вдохновения среди скукотливой маеты, чем было для меня преподавание в Teach for America[2]. Каждый день после работы я увлеченно кропала историю, которую хотела поведать с детства: богатую сценами, с элементами волшебства повесть о взрослении и скорби, утрате и сестринской связи. Повесть называлась «Под сенью платана». Безуспешно обойдя с полсотни литературных агентов, я все же пристроила ее в скромном издательстве Evermore, по итогам открытого конкурса. Размер оплаты на тот момент казался мне фантастическим — аванс десять тысяч, с гонорарами от последующих продаж; но это было до того, как я узнала, что Афина за свой дебютный роман на Penguin Books[3] получила шестизначную сумму. А Evermore за три месяца до выхода моей книги взял и схлопнулся.

Права на книгу возвратились ко мне. Каким-то чудом литагент, подписавший со мной контракт после неудачи с Evermore, перепродал их одному из домов «Большой пятерки» за аванс в двадцать тысяч долларов («недурная сделка» — мелькнуло в объявлении Рынка издателей). Казалось, я близка к тому, что все мои мечтания о славе и успехе вот-вот сбудутся — «ну вот оно, наконец». Однако ко дню выхода первый тираж моей книги вдруг урезался с десяти до пяти тысяч экземпляров, а тур раскрутки по шести городам сократился до трех столичных пригородов; не реализовались и обещанные отзывы от известных писателей. Допечатки я так и не дождалась. Всего разошлось две, от силы две с половиной тысячи экземпляров. Моего редактора сократили в ходе одной из тех издательских передряг, что обычно случаются во времена спадов, и я перешла к какому-то парню по имени Гаррет, который до этих пор проявлял к книге так мало интереса, что впору задаться вопросом, помнил ли он вообще мое имя. «Да это в порядке вещей», — внушали мне. Обсёр с дебютами — удел решительно всех. «Ты же знаешь этих издателей». В Нью-Йорке кромешные хаос и сутолока, все редакторы и рецензенты завалены работой, вечно на подсосе, грызня идет повсеместно. Так что на другой стороне травка никак не зеленее. Да еще и сами авторы привередничают: то не так, это не эдак. Золушек с туфельками здесь не бывает — только работа до пота, упорство и неустанные попытки вытянуть тот самый счастливый билет.

Тогда как, объясните, некоторые выстреливают к славе с первой же попытки? Еще за полгода до выхода дебютного романа Афины ее сексапильная, в полстраницы фотка уже красовалась в распиаренном издательском журнале. Чего стоит один заголовок: «Знакомьтесь: наше юное дарование! Азиатская американка с историей, бередящей любую душу!» А у самой уже контракт на издание в трех десятках стран. Дебют Афины Лю прошел под сплошные фанфары критиков в таких изданиях, как Times и New Yorker, а сама книга несколько недель продержалась в топах всех списков бестселлеров. Бесспорный залог к церемонии награждения, которое ждало ее и в следующем году. Дебют Афины — «Голос и эхо» (о юной американской китаянке, способной вызывать призраков всех умерших в ее роду женщин) — был одним из тех редких романов, где идеально сходились грани между фантастикой и коммерческой литературой, за что Афина номинировалась сразу на «Букер», «Небьюлу», «Хьюго» и «Всемирную премию фэнтези», из которых заполучила две. Это было буквально три года назад. А затем она опубликовала еще две книги, по следам которых критики окончательно сошлись во мнении, что ее произведения становятся все ярче и лучше.

Не то чтобы у Афины не было таланта; вовсе нет. Писатель она чертовски добротный — я прочла все ее работы, и ревности из-за признания хорошего стиля во мне быть не может. Однако истинно звездная сила Афины явно не в писании. Она в ней самой. Проще говоря, Афина Лю обалденно крута. Уже само ее имя — Афина Лин Энь Лю — звучит классно. Молодцы мистер и миссис Лю, хорошо постарались: выбрали идеальное сочетание экзотики с классикой. Родившаяся в Гонконге, выросшая между Сиднеем и Нью-Йорком, образование Афина получила в британском пансионе, что дало ей шикарный, слегка иноземный акцент. Высокая и изящная, как дорогая трость, с грацией наподобие бывшей балерины, фарфорово-бледная, с карими глазищами в опушке длинных ресниц — ну просто вылитая Энн Хэтэуэй, только на китайский манер (не сочтите меня за расистку, но как-то раз Афина опубликовала селфи с «Энни» на каком-то светском рауте, где их трепетные, как у ланей, глазищи полыхали над простой, но броской подписью: «БЛИЗНЯШКИ!»).

Она невероятна, в самом буквальном смысле.

И, конечно же, удостаивается всего наилучшего; так уж устроена эта индустрия. Издательства избирают победителя — кого-то достаточно привлекательного, харизматичного, молодого и (конечно, это у каждого