на уме, так что давайте скажем без стеснения) «разнопланового» — и изливает на него благодатный дождь из своих денег и ресурсов. Все это чертовски произвольно. Быть может, и не на сто процентов, но все равно продиктовано факторами, которые не имеют ничего общего с силой чьей-либо прозы. Афина — изысканная, окончившая Йель, в меру экзотичная, с дерзкой красотой «на любителя» цветная женщина — была выбрана сильными мира сего. А я лишь кареглазая шатенка Джун Хэйворд из Фили (так у нас именуют Филадельфию), и не важно, с каким усердием и как хорошо я пишу — Афиной Лю мне не быть никогда.

Казалось бы, к этому времени она должна просто со свистом взлететь над моей орбитой. Однако ко мне по-прежнему продолжают приходить дружеские эсэмэски: «Ну что, как нынче пишется?», «Норму по словесному потоку выполнила?», «Удачи с дедлайном!». Бывают и приглашения: маргарита «счастливого часа» в «Эль Сентро», поздний завтрак в «Зайтиньи», поэтический слэм на Ю-стрит. У нас одно из тех закоренелых приятельств, когда достаточно много времени проводишь вместе, по-настоящему не узнавая друг о друге. Я, например, до сих пор не знаю, есть ли у нее братья или сестры. А она никогда не любопытствует насчет моих парней. Но мы продолжаем тусоваться, потому что это удобно: обе живем в Вашингтоне, а чем старше становишься, тем новых друзей заводить все сложнее.

Честно сказать, я не знаю, отчего Афина испытывает ко мне симпатию. При встрече она меня всегда обнимает. Ей нравятся мои посты, которые я дважды в неделю выкладываю в соцсетях. Где-то раз в пару месяцев мы с ней пропускаем по бокальчику, причем на посиделки меня по большей части приглашает она. Сама я понятия не имею, чем могу ей пригодиться — у меня нет ни положения, ни популярности, ни связей, которыми она могла бы воспользоваться через наше общение.

В глубине души я неизменно подозревала, что Афине во мне импонирует именно то, что я не могу с ней соперничать. Я понимаю ее мир, но не представляю угрозы, а ее достижения для меня настолько недосягаемы, что ей не стыдно бахвалиться передо мной своими победами. Хотя кому из нас не хотелось бы иметь друга, который никогда не станет оспаривать наше превосходство, потому что заведомо знает, что это безнадежно? Разве мы все не нуждаемся в ком-то, к кому можно относиться как к боксерской груше?

— Ничего такого уж скверного в этом нет, — увещевает меня Афина. — Они просто намекают, что выпуск пейпербека смещается на несколько месяцев.

— Не смещается, — уныло поправляю я, — а отменяется. Бретт сказал, что они просто… не сумели найти под него место в графике публикаций.

Афина поглаживает меня по плечу.

— Да ты не переживай. За твердую обложку гонорарная планка по-любому выше! Значит, ты и получишь больше. Нет худа без добра, верно?

«Смелое, однако, предположение, что я вообще что-нибудь получу».

Вслух я этого не произношу. От намеков на бестактность Афина может впасть в бурные извинения, реагировать на которые для меня труднее, чем просто проглотить свой сарказм.

Мы на крыше бара «Грэхэмс», любуемся с диванчика закатом. Афина доканчивает свой второй «Виски сауэр», а я свой третий пино-нуар. Как-то незаметно мы переходим на нудноватую тему моих проблем с издателем, о чем я глубоко сожалею, так как от любого совета или утешения Афины при встрече с реальностью остаются лишь рожки да ножки.

— Гаррета я злить не хочу, — говорю я. — Но, честно сказать, мне кажется, ему просто не терпится пустить этот вариант под откос, и тогда они смогут со мной покончить.

— Ой-й, не продавай себя за бесценок, — досадливо отмахивается Афина. — Он ведь, кажется, приобрел твой дебютник?

— Да нет, не совсем, — вздыхаю я.

Афине я вынуждена напоминать об этом каждый раз. Когда дело доходит до моих проблем, память у нее становится как у золотой рыбки — требуется два или три повтора, чтобы что-нибудь закрепилось.

— Агент, который покупал права, уволился, и распоряжение перешло к нему. Но каждый раз, когда мы с ним об этом разговариваем, у меня ощущение, что ему все фиолетово.

— Ну так шли его к херам, — бодро напутствует Афина. — Еще по одной?

Цены на алкоголь здесь просто космические, но это нормально: платит-то Афина. Она так делает всегда, я уже перестала сопротивляться. Не думаю, чтобы она когда-нибудь реально понимала, что такое «дорого», а что нет. По окончании университета она сразу шагнула на полную ставку магистра, а уж теперь ей наверняка на счет приходят сотни тысяч. Однажды, когда я обмолвилась, что издательская работа в Нью-Йорке на начальном этапе приносит в год всего около тридцати тысяч, она удивленно посмотрела и спросила: «А это много?»

— Можно бы мальбек, — определилась я. Между прочим, девятнадцать долларов за бокальчик.

— Сейчас будет, лапка.

Афина встает и непринужденно дефилирует к бару. Бармен шлет ей улыбку, а она с удивленным возгласом подносит руки ко рту, как эдакая Ширли Темпл. Оказывается, один из джентльменов за стойкой презентовал ей бокал шампанского.

Поверх музыки плывет ее изящный, радостный смех:

— Надо же, мы как раз празднуем! А можно еще один, для моей подруги? Я заплачу.

Мне никто из присутствующих шампанское не презентует. Впрочем, это типично. Афину осыпают вниманием всякий раз, когда мы появляемся на людях, — если не восторженные читатели, охочие до селфи и автографа, то просто мужчины и женщины, которые находят ее восхитительной. Что до меня, то я здесь невидимка. Меня как будто нет вовсе.

— Итак. — Афина с довольным видом шлепается рядом со мной и придвигает мне мой бокал. — Хочешь знать, как у меня сложилось с Netflix? О боже, Джуни, это было просто безумие! Я там познакомилась с парнем, который продюсировал «Короля тигров». Нет, ты представляешь? «Короля тигров»!

«Будь за нее счастлива, — внушаю я себе. — Просто будь, и пускай она оторвется».

Зависть всегда описывают как нечто острое, зеленое, ядовитое. Безотчетный и подлый, приправленный едкостью укус или укол. Однако у писателей, по моему наблюдению, зависть больше напоминает страх. Лично у меня она выражается в неистовом сердцебиении, когда я в Twitter просматриваю какую-нибудь новость об очередном успехе Афины — новый контракт, номинацию на премию, специализированное издание, выход книги за рубежом. Ревность — это неотвязное и обязательно неудачное сравнение себя с ней; это паника из-за того, что я пишу недостаточно хорошо или быстро; что у меня это не выходит и вряд ли когда выйдет. Ревность — это даже то, что само известие о подписанном Афиной шестизначном контракте с Netflix выбьет меня на