и понимания, какие только есть на земле. Эта психология не разграничивает мирские и духовные проблемы. Для Аджана Чаа тревога, травма, финансовые проблемы, физические сложности, трудности с медитацией, этические дилеммы и конфликты в сообществе были формами страдания, лекарством от которого является учение Будды. Он был способен отвечать на широкий спектр человеческих неприятностей и возможностей из собственной глубокой медитации, а также из широкого набора искусных средств, которые получил от своих учителей. Он использовал утончённые медитативные дисциплины, практики исцеления, когнитивную и эмоциональную тренировку и техники разрешения конфликтов, чтобы пробуждать в своих посетителях качества целостности, равностности, благодарности и прощения.

Мудрость, которую воплощал Аджан Чаа как целитель, также существовала в древней письменной традиции, которая впервые оформилась как запись учений Будды и которую затем дополнили более сотни поколений исследований, комментариев и практики. Эта письменная традиция — великая кладовая мудрости, содержащая глубокое исследование человеческого ума, однако она малодоступна западным людям.

Прямо сейчас мой простой зимний домик в лесах над «Спирит-Рок» омывает зимняя гроза. На моём столе разложены классические тексты многих важных исторических школ буддизма: «Всеобъемлющее руководство по Абхидхамме», длинная версия «Сутры сердца», состоящая из восьми тысяч стихов и излагающая учения о форме и пустоте, а также тибетский текст о сознании, составленный Лонгченпой. Я постепенно научился ценить эти тексты как огромные сокровища и знаю, что они наполнены жемчужинами мудрости. И всё же «Абхидхамма» (или, на санскрите, «Абхидхарма»), считающаяся шедевром ранней тхеравады и полным компендиумом буддийской психологии, является одной из самых сложных для понимания книг в мире. Например, как мы можем понять подобные отрывки: «Неделимые материальные феномены представляют собой чистую восьмёрку; за этим следует двенадцать выражений тела и тройка лёгкости; всё это материальные группы, происходящие из сознания»? «Сутра сердца», в свою очередь, почитаемая как священный текст буддизма махаяны в Индии, Китае и Японии, может звучать как смесь фантастической мифологии и практически неразрешимых загадок в стиле дзен. Вдобавок к этому для большинства читателей расшифровка учений Лонгченпы о самосущем пустом изначальном сознавании может быть сравнима по сложности с биохимическим анализом спасающего жизни лекарства.

Все мы ищем того опыта, который лежит в основе этих текстов, — насыщенного, глубокого, радостного и свободного. Когда Лора приезжает в «Спирит-Рок», только что обнаружив, что у неё рак, или судья Шэрон приходит для того, чтобы научиться прощать, им обеим нужна суть, сердечное понимание, наполняющее светом эти слова. Но как его найти?

Как и мой учитель Аджан Чаа, я пытался донести сущность этих текстов через живую, непосредственную, практическую психологию. Я стал частью того поколения буддийских старейшин, помогавших Западу познакомиться с буддийскими учениями, в которое входят Пема Чодрон, Шэрон Зальцберг, Тхить Нят Хань и другие. Чтобы делать свою работу и одновременно оставаться преданными своим корням, мы сосредоточивались в основном на коренных учениях, на сущности буддийской мудрости, присутствующей во всех традициях. Хотя эта роль и отличается от роли более ортодоксальных и учёных буддистов, она является центральной для привнесения буддийских учений в новую культуру. Она позволила развивать внесектарный и доступный подход к этим поразительным учениям. Именно такой подход поощрял другой мой учитель, Аджан Буддадаса: не делить учения на школы тхеравады, махаяны и ваджраяны, но нести буддаяну — живые коренные принципы пробуждения.

Параллельно с этими сущностными буддийскими учениями я также освещаю важные прозрения нашей западной психологической традиции. Мой интерес к западной психологии возник после возвращения из Азии и столкновения с проблемами, которые отсутствовали в монастыре. У меня были проблемы с девушкой, семьёй, деньгами и их заработком, с тем, чтобы найти свой путь в мире, будучи ещё молодым человеком. Я обнаружил, что не могу использовать лишь безмолвную медитацию для трансформации своих проблем. Я не мог срезать углы, не мог найти обходных духовных путей, чтобы не выполнять работу по интеграции и ежедневному воплощению тех принципов, которые я узнал из медитации.

В дополнение к своей буддийской практике я поступил в аспирантуру, чтобы учиться психологии, и стремился изучать и практиковать разнообразные терапевтические подходы: райхианский, аналитический, гештальт-терапию, психодраму и юнгианский. Я включился в разворачивавшийся диалог между восточной и западной психологией, работая бок о бок с коллегами-новаторами в первые годы существования Буддийского университета Наропы и Института Эсален, а также в медитационных центрах и на профессиональных конференциях, проводившихся по всему миру. Постепенно диалог становился всё более плодотворным, детализированным и открытым. Сегодня клинические профессионалы всех школ проявляют всё больше интереса к поиску позитивного, духовного и дальновидного подхода к психическому здоровью. Многие люди, работающие в нашей системе страхования и медицины, испытывают сложности с ограничениями клинической медицины. Когда я учу взгляду благородства, сострадания, нерелигиозных способов преобразовывать страдание и поддерживать нашу священную связь с жизнью, они ощущают большое облегчение.

Появление в последнее время огромного количества новых нейропсихологических данных ещё сильнее расширило этот диалог. Теперь, рассматривая те же основополагающие вопросы, которые исследовал Будда много веков назад, мы можем заглянуть в мозг. Нейроучёные сообщают об удивительных открытиях, сделанных в ходе экспериментов с участием мастеров медитации, подкрепляющих тонкий анализ человеческого потенциала, содержащийся в учениях буддийской психологии. Будучи основанными на тысячелетиях экспериментов и наблюдений, буддийские принципы и учения хорошо дополняют западную психологическую науку. Они уже сделали вклад в наше понимание восприятия, стресса, исцеления, эмоций, психотерапии, человеческого потенциала и самого сознания.

Я знаю по опыту, что настоящая психологическая практика (как в восточном, так и в западном подходе) делает меня более открытым, свободным и, как ни странно, уязвимым для жизни. Вместо того чтобы использовать такие западные термины, как контрперенос и катексис, или такие восточные термины, как обращающееся сознание и изменчивый выражающий феномен, мне кажется более полезным говорить о желании, травме, гневе, любви, надежде, отвержении, отпускании, чувстве близости, принятии себя, независимости и внутренней свободе. Вместо слова «просветление», отягощённого слишком большим количеством идей и ложных представлений, для ясного выражения полного спектра пробуждений, доступных нам благодаря буддийской практике, я использовал такие термины, как «внутренняя свобода» и «освобождение». Мне бы хотелось, чтобы истории пробуждения учеников и практикующих помогли нам научиться доверять собственной глубинной способности к доброте и мудрости. Я бы хотел, чтобы мы обнаружили способность сердца быть со всеми вещами: с печалью, одиночеством, стыдом, страстным желанием, сожалением, разочарованием, счастьем и спокойствием — и чтобы мы нашли глубокую веру в то, что — кем бы мы ни были и с чем бы мы ни сталкивались — посреди всего этого мы можем быть свободными.

Будучи западным учителем буддизма, я не сижу на скамейке, подобно Аджану Чаа, однако я часто встречаюсь с учениками и людьми, находящимися в духовном поиске.