Кончики пальцев, прикасаясь к письму, посылали непонятные сигналы ее нервным окончаниям, сильные и незнакомые. Они ласкали ее отчаявшееся сердце, позволяя ей мечтать. И надеяться.

Сверкнула молния, и Эдриэнн подпрыгнула. Гостиная осветилась, словно вспышка гигантской камеры сфотографировала ее, державшую письмо до того интимное, что она чувствовала себя так, словно, находясь в собственном доме, вторглась в чужую жизнь. Эдриэнн прижала выцветший листок бумаги к сердцу, словно пытаясь впитать все прочитанное. Другой рукой она дотронулась до поржавевшего металлического ящика, служившего домом этому письму, скорее всего, дольше, чем она жила на свете. За окнами продолжала бушевать буря.

Она поднесла конверт поближе к керосиновой лампе. В первый раз после того, как она купила этот полуразвалившийся викторианский дом, она была благодарна проблемам с электричеством. Без них она никогда не нашла бы эти письма.

Но тем не менее она добавила звонок электрику в список дел, все растущий.

Эдриэнн стала внимательно разглядывать конверт.

С годами он стал серым, но имена и адреса можно было прочитать, и дата была пропечатана четко. Тысяча девятьсот сорок четвертый год. Значит, это было во Вторую мировую войну. Когда она прочитала адрес, у нее перехватило дыхание. Ее дом номер 722 на Хидден-Бич-Роуд. И имена: Грейс Чендлер от Уильяма Брайанта.

Рев океана на мгновение привлек ее внимание. Она притихла, прислушиваясь к разъяренному шуму воды и шороху пальмовых листьев о стену дома. Эдриэнн поставила коробку на деревянный кофейный столик и откинулась на спинку дивана.

Сколько раз она залезала на чердак и стучала по этому выключателю, не зная о коробке, лежавшей на балке? Если бы не пауки и ее умение виртуозно обращаться с метлой, коробка все еще лежала бы там, надежно спрятанная от любопытных глаз; коробка со старомодной чернильной ручкой, черно-белой фотографией и, наконец, стопкой писем, перевязанных выцветшей лавандовой лентой.

А ведь в тот вечер Эдриэнн, почти отчаявшись бороться с тем, что свет то включался, то гас, уже отправилась спать. И в этот момент свет снова погас и больше уже не включался. Керосиновые лампы придают храбрости, и страх проснуться в три часа ночи в доме, полном воображаемых привидений и странных звуков, заставил ее подняться по скрипящим ступеням на чердак. Теперь она была рада, что сделала это. Может быть, она наконец привыкает к старинному дому. И к одиночеству. Она не задумывалась над этим до первой ночи в скрипящем викторианском доме, но она никогда не была одна. Ни разу в жизни. Она уехала из родительского дома в штате Миссури и поступила в колледж, где делила комнату с другой студенткой – четыре замечательных года. А потом она вышла замуж за Эрика – почти шесть лет пытки. Но она никогда не была одна. До того, как поселилась в этом доме.

Ее соседка Сэмми предупредила ее о разрушительных штормах во Флориде и посоветовала ей купить керосиновую лампу, свечи и фонари. Так что у нее был один друг: Сэмми. Но посиделки вдвоем вряд ли можно будет назвать вечеринкой. Еще был Райан, парень из колледжа, который помог ей перевезти пожитки. Они с ним несколько раз ужинали, гуляли по пляжу и славно проводили время, но Райан был не тем, кто был ей нужен. Забавные парни из колледжа могли нравиться ей несколько лет назад, но не теперь. Даже если ей удастся привести дом в относительно приличное состояние, вечеринка в компании двоих друзей будет не слишком веселой. Так что никаких вечеринок.

Она протянула руку к керосиновой лампе. Пламя колебалось и танцевало, когда она подкручивала ручку. Тени попрятались в углах гостиной. Ее гостиной. В доме, который она купила после пятиминутной экспертизы. Сейчас, когда она вспоминала об этом, это казалось ей сумасшествием. Поэтому она старалась об этом не думать. Тяжелые разводы на время лишают чувства здравого смысла. Эдриэнн провела последние несколько месяцев без этого чувства.

Но дом постепенно начинал ей нравиться. Он становился ее домом. Именно это она говорила себе. Одно можно было сказать без преувеличений – он выглядел намного лучше теперь, чем когда она прилетела из Чикаго и моментально сделала предложение купить его – которое было принято так же моментально.

Эдриэнн дотронулась до краешка ленты. «Рада познакомиться с вами, Грейс Чендлер и Уильям Брайант». Кем они были, лишенные лиц имена из письм? Грейс жила в этом доме. Сара, по-видимому, была ее сестрой. И у каждой из них была своя комната. Она на мгновение закрыла глаза, прислушиваясь к прошлому. Как долго они жили здесь? Вернулся ли Уильям с войны? При более ярком свете лампы она взяла коробку и вытащила фотографию. Красивый молодой человек в армейской форме стоял и улыбался, а рядом с ним стояла девочка. Эдриэнн провела пальцем по неровному краю фотографии. Кто-то оторвал от нее кусок. Она перевернула карточку, но там стояла только дата, 1942, и никаких имен.

Это мог быть Уильям. А девочка? Это никак не могла быть Грейс. Девочка в прелестном платье в горошек была совсем ребенком, намного моложе стоявшего рядом парня.

Он был необыкновенно хорош собой, с обаятельной улыбкой, увидев которую Эдриэнн тоже захотела улыбнуться. Его глаза были проницательными и умными, и он смотрел с фотографии прямо на Эдриэнн. В его глазах читалась и романтичность, напоминавшая о романтичности письма. Безусловно, это был Уильям.

Погасив лампу, Эдриэнн встала и отнесла коробку на кухонный стол. Фонарь, зажатый под мышкой, осветил испачканный известью и шпаклевкой местный телефонный справочник. Город был таким маленьким, что здесь до сих пор их печатали. Она стала барабанить пальцами по столу, как делала всегда, прежде чем совершить какой-нибудь нелепый поступок. Уильям Брайант, ветеран Второй мировой войны, все еще здесь, после стольких лет? Маловероятно. Или Грейс Чендлер? Нет. Прошла уже целая вечность. Но слова письма ожили в ее руках, и любовь казалась такой же юной, как в тот момент, когда он писал о ней.

Эдриэнн вновь начала жевать нижнюю губу. Она почти до крови прокусила ее, когда весь день очищала камин. С момента переезда во Флориду она узнала о себе две вещи. Первая – она была совершенно не приспособлена к тому, чтобы ремонтировать дома€. И вторая – когда она обнаруживала, что к чему-то не приспособлена, она начинала жевать свою губу. Бросив взгляд на конверт, она открыла справочник на букве «Б».

И посреди страницы ее ожидало имя Уильяма Брайанта.

Уильям Брайант – известный всем как Попс – потер рукой шрам пятидесятилетней давности на левой ноге. По утрам при влажной погоде он начинал ныть, и хотя Уильям свыкся с этим, все равно шрам беспокоил. Уильям медленно поднялся с кровати и подошел к окну, давая размяться старым костям и суставам. Он раздвинул шторы, и тусклый утренний свет проник в комнату.

В комнате было несколько личных вещей и картин, но этого было недостаточно для того, чтобы назвать ее домом. Попс старался содержать комнату в порядке, чтобы сделать приятное своему внуку Уиллу, и в то же время пытался приспособить ее под себя. Но когда однажды посреди ночи он споткнулся о стопку книг, намерение Уилла сделать комнату деда безопасной победило привязанность Попса к привычному для него комфорту.