происходящем такой смысл есть. Мучило его только одно — он не успел сообщить о том, что знает, связному, молодому и, как ему показалось, легкомысленному парню из русского посольства, с которым они сидели на бульваре. Лоран не был уверен, смогут ли этот парень и его коллеги пройти тот же путь, что и он, до выяснения истины.

Не дождавшись ответа, Хелле мягко спросил:

— Мсье Лоран, последнее время вы проявляли интерес к делам моего шефа. Насколько я знаю, вы даже наводили справки о нашем алмазном бизнесе и участии в космических проектах. Чем вызван этот интерес?

Не дождавшись ответа, Хелле вытащил из бокового кармана пиджака пачку сигарет. Засунув сигарету в рот, он начал обшаривать карманы в поисках зажигалки. Не найдя ее в карманах брюк и наружных карманах пиджака, он досадливо нахмурился и принялся за внутренние карманы. Скользящим движением Хелле провел под левой полой пиджака, и в его руке появился пистолет.

Два свистящих хлопка не были слышны даже в торговом помещении, не говоря уже о пустынной улице. Взяв со стола связку ключей, Хелле вышел в торговый зал и запер входную дверь. Перевернул на стекле табличку, которая теперь сообщала посетителям, что магазин закрыт, и вернулся в кабинет. Там сел в кресло и в ожидании темноты стал терпеливо курить, стряхивая пепел в кулечек, свернутый из голубоватой фирменной бумаги с адресом магазина.

Хелле думал о том, что нужно еще будет обыскать кабинет Лорана, — у старика наверняка оставались записи. Но на это времени хватит. Конечно, можно было инсценировать ограбление магазина. Но надежней, хотя и рискованней, все-таки вывезти и спрятать тело. Тогда одинокого антиквара хватятся очень и очень нескоро.

* * *

Серое небо, промозглый ветер, свист турбин невидимых самолетов за серым зданием аэропорта. Вечный сумрак у Шереметьево-2, около подъезда зала прилетов, отрезанного от неба широким плоским крылом эстакады. В этот раз в Москве меня никто из командировки не встречает. Может, оно и к лучшему — желания общаться с кем бы то ни было нет никакого. Общение — это прежде всего вопросы, а как раз на вопросы отвечать не хочется. Этим еще предстоит заниматься не один день в самых разных кабинетах.

Все одно к одному: настроение паршивое, погода поганая, самочувствие премерзкое. Оживленный прием оказал только щекастый таксист в потертой кожаной куртке, довольно бесцеремонно выхвативший меня из толпы прилетевших с возгласом:

— Поехали, довезу!

— Поехали.

Стоя у разинутого багажника замызганной канареечного цвета «Волги», мужик громогласно поинтересовался:

— Откуда прилетел?

— Из тропиков.

Краткие и неохотные ответы не смущают жизнерадостного водителя. Окинув быстрым взглядом нехитрую поклажу и с разболтанным лязгом захлопнув багажник, он продолжает приставать с расспросами:

— Ого! А чего подарков так мало? Заграница, как-никак!

В этой командировке было всякое. Вот только о подарках у меня еще голова не болела. Пожав плечами, сажусь в машину. Плюхнувшись за руль и вставив ключ в замок зажигания, таксист задает новый вопрос:

— А что делал за кордоном?

— В тюрьме сидел.

Так и не заведя двигатель, после короткой паузы он уже менее уверенно заключает:

— Я и смотрю, что ничего не привез.

— Мы едем или нет?!

Открыв в задумчивости рот, водитель включает зажигание и мы наконец трогаемся.

Всю дорогу таксист косится' на меня, не зная, как воспринимать услышанное. Так и хочется сказать ему, чтобы смотрел на дорогу. Хорошо, в России дороги просторные, а в Юго-Восточной Азии просвет между машинами такой, что кулак не просунешь. Вот там бы он головой повертел.

Когда нас — меня и агента, с которым я впервые встречался в тот вечер в ресторане, — рассаживали в наручниках по разным машинам, он бросал на меня паскудные взгляды ни в чем не повинного человека. По ним я отчетливо понял, что мой предшественник здорово купился и что эта встреча была спектаклем. Но еще большим чем потрясение от ареста было удивление оттого, как вел себя сдавший меня агент. Казалось бы, он никогда больше не должен был меня увидеть, но все равно пытался хотя бы взглядом убедить, что он тут ни при чем. Чуден человек, непознаваем и необъясним.

* * *

— Ну и как там?

Генерал полон сочувственного интереса. А если этот человек хочет, чтобы вы поверили в его сочувствие, вы непременно поверите. Он весь — сочетание несовместимого: седые, как у луня, волосы и по-дстски круглое, удивленное лицо; ясные голубые глаза и моментальный укол узких черных зрачков; заливистый хохот и рвущие темп беседы неожиданные жесткие вопросы. А главное — обаяние, просто море обаяния, которое может при необходимости равно притянуть, как увлечь одного человека, так и приковать к себе внимание целого стола собеседников. Прозрачный взгляд не меняется независимо от количества выпитого — только где-то в глубине постоянно бьется тонкая напряженная жилка.

Сейчас Горелов сидит напротив, изредка покачивая головой в такт моим словам.

— Тюрьма как тюрьма, Владимир Николаевич. Только жарко и грязно.

— Чужой агент сдал?

— Прямо на контакте взяли. Из ресторана — и в камеру. Приглядевшись, Горелов спрашивает:

— А ты чего желтый такой?

— От усталости.

— Есть возможность отдохнуть. Хочешь в Париж?

Генерал откидывается в кресле и смотрит на меня, явно ожидая выражений признательности за блестящее предложение. Прием для несмышленых детей. Нас, тертых шпионов, так просто не купишь. От начальства добро исходит только как приманка для наивных, как зловещий предвестник грядущих проблем. Особенно в нашей конторе, живущей по запутанным законам международного шпионажа. И тем более, если начальство не твое, а из соседнего отдела. И вообще, в настоящий момент времени генерал — начальник только для тех, кто работает под его руководством в нашей резидентуре во Франции.

Поэтому я сдержанно спрашиваю:

— А что это вдруг меня и в столицу мира? Я больше привык к экзотике — жаркие страны, восточный колорит. Амебная дизентерия. Или появилось особо гадостное дело, и жалко послать кого-нибудь другого?

После некоторой паузы Владимир Николаевич осторожно интересуется:

— А что тебе руководство сказало?

Подвох очевиден, тем не менее без запинки отвечаю:

— Руководство? Молодец, говорит, Соловьев, спасибо за службу. Завербовать помощника премьер-министра, это, говорит, не фунт изюма. В остальном ты ни сном ни духом… В смысле, не виноват. Иди, говорит, Соловьев, в отпуск. На месяц, не меньше.

Генерал снисходительно улыбается:

— Насчет отпуска врешь. Я еще вчера просил временно откомандировать тебя в мое распоряжение во Францию. С руководством и твоим начальством все согласовано. Дело там непонятое и требует аккуратной разработки, лучше всего одним человеком без специальной поддержки. Исчез агент, необходимо