не управляем. Хелле жаловался на него. Когда речь об информационной кампании, преждевременная утечка может сорвать всю операцию.

Шеф философски вздохнул:

— Тьери — гений. Причем гений непризнанный, а это еще хуже. С такими, как он, всегда трудно. Сама идея блокирования систем управления «Гермеса» восхитительна. Падение носителя, скажем, на окраину Пекина, вызвало бы не только политический конфликт. Китай бы заморозил закупки русского оружия, а мы бы организовали бойкот их космических и некоторых других программ. Представляете, какова находка для раздувания скандала!

Ковальски неторопливо моргнул:

— Может быть, стоит подумать о более плотной изоляции Тьери?

Шеф задумчиво покачал головой:

— Тьери хочет заявить о себе миру, пусть и таким странным способом. Поэтому он будет работать на нас, работать искренне и хранить молчание. Меня больше беспокоит Гутманис. Когда в операции задействован человек, которого используют вслепую, риск многократно возрастает. Он неглуп, и может догадаться о своей роли.

— У Хелле железная хватка. Гутманис считает его своей правой рукой, и Хелле полностью контролирует ситуацию.

Недовольно покосившись на Ковальски, шеф наставительно заключил:

— В действительности, ситуацию контролировать можете только вы сами, остальные должны в меру сил помогать вам в этом. Вам нужно видеть, что происходит. Готовьтесь, полетите в Париж.

* * *

Магазин Колесникова расположен в одном из уютных арбатских переулков. Полтора часа я жду в машине появления хозяина. Он прибывает лишь к обеду, и, припарковав перед входом сверкающий черный «Фольксваген-Пассат», поправляет пиджак и степенно заходит в магазин. Выждав минут пять, тоже захожу и, оглядевшись, представляю себя в роли очень состоятельного покупателя. Именно очень состоятельного, ибо самая древняя деревяшка с самыми ничтожными потребительскими свойствами здесь оценена в безумную сумму.

Покупателей в большом торговом зале магазина почти нет. Недалеко от меня здоровенный парень напряженно разглядывает морской пейзаж в богатой раме. Его спутница с неправдоподобно черными волосами и ярко-голубыми глазами скучающе щурится на гарнитур из двух ореховых кресел и столика. Двое охранников в одинаковых черных костюмах неподвижно пылятся в дальнем углу зала.

Выбрав диван постарше, сажусь на него и осторожно подпрыгиваю. Диван осуждающе отзывается протяжным скрипом и просыпает из рогожного подбрюшья на пол пригоршню столетней пыли. Вылетевшая из подсобки молоденькая продавщица испуганно интересуется, зачем я безобразничаю.

— Я не безобразничаю, я проверяю. Мне же деньги вкладывать. А потом сидеть на нем. Вот, слышите, как трещит! Я лягу, а он развалится!

Справедливо рассудив, что общение с сумасшедшими клиентами — удел руководства, продавщица приводит Колесникова.

— Игорь! Сколько лет, сколько зим! Какая встреча!

Нет, на эти восклицания классик непременно сказал бы, что он мне не верит. Наверняка бы сказал. И был бы прав. Я не особенно стараюсь создать видимость нежданной встречи. Пусть лучше с первой секунды Колесников почувствует заданность моего прихода. Несколько минут нервных размышлений помогут ему скорее принять правильное решение.

Колесников проводит меня в свой небольшой кабинет и усаживает на антикварного вида диван неизвестного мне стиля и эпохи, но прекрасно отреставрированный. Подавшись вперед, он замирает в полной готовности посвятить мне свое время.

Игорь производит необычное впечатление: у него шустрые черные глаза и острая пиратская бородка на совершенно круглом лице, и вместе с тем мягкие манеры и обволакивающий голос. В целом милейший человек, вызывающий полное доверие к себе. Так и хочется продать ему что-нибудь из семейного серебра. Единственный недостаток даже придает ему некоторое обаяние — один глаз Колесникова заметно косит, и, разглядывая меня, он подобно любопытному скворцу слегка выворачивает голову.

Поглаживая золоченый резной подлокотник своего кресла, Колесников некоторое время вопросительно смотрит на меня. Здесь мне приходится ступать на путь, направления которого я и сам толком еще не знаю. Отсюда задушевность тона и проникновенность взгляда прямо в зрачки собеседнику, который предупреждает мои вопросы и осторожно интересуется:

— Чем занимаешься?

— Да, знаешь, на государственной службе. Здорово у тебя тут. Интересное это дело — торговля антиквариатом.

После почти незаметной паузы, Колесников снова спрашивает:

— А на какой именно государственной службе?

Любопытство — порок невеликий, но идти на поводу своего приятеля я не могу. Поэтому этот вопрос просто игнорирую и вместо ответа снова спрашиваю:

— Сколько же может приносить ввоз картин из Европы в Россию? Наверное, немало, если таможню не платить. Только дело рискованное, не дай бог, поймают.

Колесников поджимается в кресле. Самое время перейти к цели моего визита.

— Понимаешь, старик, мне необходим повод для контактов в русской общине в Европе, прежде всего во Франции. Насколько я знаю, эта среда тебе знакома. Ты ведь регулярно ездишь туда по своим делам, верно?

Колесников молча пожевывет ртом, прихватывая верхней губой край рыжей бородки. Взгляд у него становится отсутствующим. Он достаточно сообразителен, чтобы понять — дружба дружбой, но упоминание о его частых поездках в Европу далеко не случайно. Антиквариатом-то торгуют многие, а вот проблемы возникают преимущественно у тех, кто неосторожно привлек к себе внимание спецслужб. Так что может оказаться проще откупиться единовременным сотрудничеством, чем испытывать на себе последствия недоброжелательного внимания органов. Тем более это нужно Колесникову, который постоянно возит в Россию купленные на аукционах Сотбис картины. Прибыль от подобных операций может составлять до тридцати процентов, но для экономии на огромных ввозных пошлинах приходится каждый раз давать взятки таможенникам. Так что мой собеседник, он же старинный приятель, относится к многочисленной категории российских дельцов, которые постоянно ходят под статьей Уголовного кодекса.

Наконец Колесников протяжно вздыхает и спрашивает:

— Ну и чего ты от меня хочешь?

Сакраментальный вопрос. Сколько раз и в скольких вариациях за время своей работы в разведке я его слышал! Подходили мы к нему разными путями, но почти в каждом случае мой собеседник произносил эту фразу трудно, а часто с усталой злобой. Такое балансирование между дружеской просьбой о помощи и неприкрытым шантажом постепенно входит в привычку и с годами дается все легче. Что очень печально. Но понимаешь это только со временем, когда перестаешь «купаться» в работе.

С моим университетским приятелем сложные психологические этюды мы разыгрывать не будем. Он очень хочет как можно скорее от меня избавиться, и для этого готов поиграть в сотрудничество.

— С кем из торговцев антиквариатом из числа наших соотечественников ты советовал бы установить связи, скажем, в Париже?

— Советовать-то я могу что угодно, но вопрос в том, будут ли они с тобой разговаривать. Скажем, Завадская, известная как крупный знаток и коллекционер русской живописи, без рекомендации просто тебя не пустит на порог. Особенно, если, не дай бог, узнает о месте твоей работы. Попробуй, конечно, выйти на