эту грязь Рика. Да, он подтвердит, что иллюзию сотворил он, но чем это мне поможет? Еще и скажут будто я, заимев богатого любовника, решила, что могу безнаказанно творить что хочу.

Нет, на самом деле я боюсь не этого. Я боюсь, что он от меня отвернется – от одной мысли об этом сбивалось дыхание и останавливалось сердце.

– Лианор, не тебе решать, что наше дело, а что нет. Кто сделал для тебя иллюзию и чем ты расплатилась за нее?

– У меня не было платья на бал, и мне подарили артефакт с иллюзией. За подарки не расплачиваются.

– Это должен быть очень дорогой артефакт. Кто твой щедрый благодетель? – усмехнулся плешивый. – Уж не он ли попросил тебя в благодарность подсыпать яд барону?

Час от часу не легче! Тем более надо молчать!

– Подарки, которые мне дарят – мое дело, – повторила я. – И они не имеют никакого отношения к гипотетическому покушению на барона.

– Гипотетическому? – перебил меня плешивый. – Барон едва душу богам не отдал этой ночью после того, как ты подсыпала ему в бокал крысиного яда!

– Я ничего ему не подсыпала. Это мне что-то подсыпали или подлили в бокал на вечере.

Что теперь будет? Попытка убийства – это не битая морда, парой недель в яме не отделаешься. Кнут и каторга. По крайней мере для таких, как я.

– Конечно, – ухмыльнулся плешивый. – А ты вообще никогда ничего хмельного в рот не брала. Думаешь, ты первая, кто спьяну натворил дел, а потом твердит, что его опоили и оклеветали?

– Я ничего никому не подсыпала, – повторила я. Надо было что-то придумать, что-то сказать, чтобы мне поверили, но страх скручивал и желудок, и мысли. – Мне незачем было травить Бен… барона после того, как мы помирились.

Я в отчаянии посмотрела на Оливию – ну хоть она-то мне поверит? Но по лицу соседки совершенно ничего нельзя было прочитать.

– Значит, вы ссорились?

– Да весь университет знает, что мы ссорились!

– Ты затаила злобу, разыграла примирение, чтобы втереться в доверие, и отравила барона.

– Нет, я… – Я осеклась, что бы ни сказала сейчас – этот человек все вывернет в свою пользу.

Самое лучшее, что я могу сделать – молчать. Молчать и думать, постараться что-то понять, сообразить, что можно говорить, а чего не стоит до того, как мы окажемся на официальном допросе.

При этой мысли внутри все смерзлось. Представителей нижних сословий можно допрашивать с пристрастием.

Нет, не буду думать об этом. Не сейчас.

– Я не покушалась на жизнь барона Вернона. Это все, что я могу сказать.

– Что ж, разберемся. Собирай вещи и поехали.

– Что я могу взять? – прошептала я. Голос не слушался, а взгляд почему-то приклеился к каменному лицу Оливии. Если она мне не верит, то никто не поверит.

И Родерик… Нет, не думать об этом, а то разревусь.

– Смену белья и одежды, кружку, миску и ложку, – оттарабанил плешивый. – Шаль и теплые чулки.

– Письменные принадлежности? – подала вдруг голос Оливия.

Я обернулась к ней.

– Ну хоть ты-то мне веришь?

Оливия не ответила. Я стиснула зубы, чтобы не разреветься.

– Не знаю, зачем письменные принадлежности простолюдинке, но можно их взять, – кивнул плешивый.

– Учебники можно? – спросила я, чтобы хоть о чем-то спросить. Чтобы можно было думать о разной ерунде, а не о том, что мне конец. Тут же обругала себя. Учебники библиотечные. Возьму хоть конспекты.

– А ты собираешься учиться дальше? – ухмыльнулся третий, серый и неприметный, что до сих пор молча записывал.

– Да. Я ни в чем не виновата.

Трое никак не отреагировали. Привыкли, похоже, что все кругом не виноватые.

– Все выкладывай сюда, мы проверим, – сказал главный.

Я молча вытащила из недр шкафа свою старую сумку – тот холщовый вышитый мешок, в котором меня подбросили на порог приюта. Брать с собой в тюрьму новую и дорогую было жалко – вдруг пропадет? Эту тоже было жалко, возможно, единственная память о матери сгинет…

Ох, да о чем я! Как бы самой не сгинуть!

Носатый тщательно прощупал все швы на сумке, кивнул и вернул мне. Точно так же они перещупали все мое исподнее – как я ни старалась на это не смотреть, не получалось.

– Пойдем, – сказал, наконец, плешивый.

В дверях я обернулась, вцепилась в косяк.

– Корделия была у нас вечером и лазила в шкаф. Оливия, ты помнишь! Подтвердишь, если что?

Меня грубо пихнули в спину, выталкивая в коридор.

Оливия промолчала.

Глава 2

Половина комнат нашего этажа оказалась открытой. Тут и там в дверях торчали головы, и я не знала, куда деваться от стыда под прицелом десятков любопытных глаз. Даже если я каким-то чудом сумею оправдаться, слухи все равно пойдут. Будут потом тыкать пальцами – вон та, которую в тюрягу утащили. За что? Да неважно за что, взяли, значит виновата.

Хорошо хоть девушки с нашего факультета, с которыми я перезнакомилась, жили на втором этаже, одну меня занесло на третий. Хотя какая разница, все равно и наши узнают. А потом и Родерику донесут. При этой мысли захотелось провалиться сквозь землю. Даже если меня каким-то чудом выпустят и удастся вернуться в университет, не решит ли он, что ему незачем связываться с преступницей?

Не о том я думаю, совсем не о том. Отвернется ли от меня Родерик или нет, пока неизвестно, и это не будет иметь никакого значения, если мне не удастся убедить дознавателей, а потом и судью в своей невиновности. Но как их убедить, если даже Оливия мне не поверила?

– Ногами быстрее перебирай! – Плешивый грубо пихнул меня в спину, сбивая с мысли.

Мы вышли в университетский парк – хвала всем богам, сегодняшний день оказался свободным от учебы, и почти все еще спали. Редкие студенты, зачем-то прогуливающиеся в такую рань, глядели на меня, окруженную тремя стражниками, с удивлением. Неужели меня так и поведут до самого дворца правосудия?

Мелькнула дурная мысль – сбежать. Сперва от стражников, потом из города. Затеряться: мир большой, и в нем наверняка полно мелких белобрысых девчонок вроде меня. Да, придется попрощаться и с университетом, и с надеждой на лучшую жизнь, но если альтернатива – каторга ни за что? Рвануть вон хоть в те кусты, долететь до полигона, сквозь него и через ограду…

– Не рыпайся, – сказал плешивый, точно угадав мои мысли. – Бегать не буду, много чести. Клинком в спину запущу, запишем сопротивление при задержании, и вся недолга. Родственникам тело выдадим.

– У меня никого