— Ты правда с духами общаешься? С сущностями там, русалками?

— Ох, ну как объяснить тебе… Чай, как с тобой, с ними не пью, у них другой мир, туда людям до срока дорога заказана… — он остановился, поймав мой непонимающий взгляд. — К мёртвым раньше смерти своей не попасть, в другом мире они живут.

— А как ты их видишь?

— Не забегай вперёд паровоза, о том и толкую. Если душа тут осталась, или беда с ней, или дело осталось недоделанное, или за родных переживает, или самоубийца, или умер нехорошо человек, внезапно так, тогда она может прийти, может в нашем материальном мире проявиться, люди такое привидением зовут, духом, барабашкой называть стали.

— А душа правда есть?

— А дуся пьявдя есть? — передразнил меня дядя Гриша, и мне стало неловко, словно я его обидел. — Как ей не быть, когда ты и есть душа? — продолжал он сурово, но потом немного смягчился. — Это уж скорее надо говорить, что у тебя есть тело. Хотя… — тут он немного подумал, — может ты и прав, наше «Я», оно в разуме, а разум он, коли хочешь знать, к мозгам не шибко относится, это как составная часть того, что в народе именуют «человек». Собрать всё вместе: тело, разум, душу, дух, сознание, энергию, да ещё всякий всячине, о которой сейчас говорить не буду, — вот человек и получится. Сложные мы с тобой творения, которые, пока живут, сами себя творить продолжают. Ты что думаешь. Две клеточки от мамки с папкой сошлись — уже и человек? Нееет! Вот как они сошлись, так как этому набору клеточек душа притягивается, родился человечек — сознание включается, и то не сразу. Растёт такой ребёночек, развивается, знания получает, достигает высот, с людьми общается, интеллект и опыт расширяет, а потом приходит пора — душа из тела выходит. Если, как уже сказал, что-то стряслось, энергии нет, так и застрять тут может. А я хожу, застрявших поднимаю, кому уйти помогу, от кого весточку передам. С войны, да ещё и раньше, здесь, знаешь, сколько душ осталось?

Я слушал дядю Гришу как заворожённый.

— Покажи. Покажи, пожалуйста, как это?

— Будет тебе, это только моё дело, — махнул он на меня рукой. — Засиделись на ночь глядя. Спать давай.

— Ну, дядь Гриш, — запротестовал я, — ну не дети же мы, ей Богу…

— Спать! — строго скомандовал он. — Утро вечера мудренее.

Спорить оказалось бесполезно, и отправился на свою импровизированную лежанку на антресолях в закутке над входом. Ещё неделю я упрашивал дядю Гришу показать мне, как он общается с духами, и когда я уже почти отчаялся, он вдруг согласился. Помню тот вечер, словно вчера: он долго смотрел на меня, пристально вглядывался, так что мне аж стало нехорошо, по телу пробежал холодок.

— Ну, пойдём, — сказал он. — Покажу тебе, всё, как вижу сам. Только два условия.

Я смотрел на него не отрываясь, и только через пару секунд сообразил, что надо ответить, и нервно закивал.

— Первое. Во всём меня слушаться. Скажу стоять, стой и не шевелись. Скажу бежать и не оглядываться… Помнишь в сказке: «оглянешься — окаменеешь»? То-то, чего ещё похуже сделается. Второе. Никому о том, что видел, не говорить, кто бы тебя не допытывал. Всё ясно?

— Ясно, — тихонько промямлил я, немного непуганый его серьёзностью. — А когда…

— Всё узнаешь со временем, — перебил он меня. — Лишних вопросов сейчас не задавай. Когда скажу пора, значит пора, а до тех пор не приставай ко мне.

Больше на эту тему я с ним не говорил неделю до того самого дня, когда он позвал меня с ним в лес. Мне хоть и любопытно было его расспросить обо всём, но с другой стороны, я боялся, что дядя рассердится и передумает мне показывать своё общение с духами. Хотя я понятия не имел, что это вообще будет за действо, и буквально готов был взорваться от кипевших в уме вопросов.

Три дня до этого дядя следил, чтобы я не ел ни мяса, ни сладкого, заставлял до бесконечности колоть дрова, таскать воду, ворошить сено в сарае, короче говоря, утомлял меня, как только мог, и плюс к тому почти не давал спать, так что я валился с ног, но послушно терпел все его издевательства ради посвящения в тайну, в которую начинал всё меньше верить. После очередного изматывающего дня, я пообещал себе, что выскажу ему утром всё, что о нём думаю, а именно, что он обманщик и эксплуататор, и никогда не видел ни следа духа или привидения.

Дядя разбудил меня внезапно среди ночи.

— Пора, — сказал он.

Я сонный и ничего не понимающий слез со своих антресолей. Комната выглядела странно и необычно: дядя зажёг несколько тонких свечек, в глиняном ковшике на столе курились сушёные травы, издавая пряный запах, не сравнимый ни с чем, что я раньше знал.

— Надень это и не снимай, — дядя повесил мне на шею маленький мешочек за белой льняной ткани. — Это дурное отведёт.

Затем он стал читать толи молитву, толи заговор, так что я почти не мог разобрать слов, при этом он обмахивал меня пучком сушёных трав, после чего бросил их в печку. После он налил в стакан какую-то жидкость, и тут, я не поверил своим глазам, сделал ножом надрез на ладони и капнул в напиток свою кровь.

— Выпей, — сказал он, — будешь видеть то же, что и я.

Я не посмел ослушаться. Жидкость обожгла пламенем мне рот, я с трудом смог её проглотить. Голова закружилась, и комната, как мне казалось, начала ходить ходуном, и все вещи в ней сделались причудливыми и странными, как если бы я увидел их впервые в жизни. Но это состояние продлилось совсем недолго.

— Одевайся, пойдём.

Я быстро оделся и вышей вслед за дядей в ночную мглу. Он шёл впереди меня, а я послушно шагал за ним. Мы оба молчали. Я волновался, но старался выглядеть уверенным, хотя и не очень понимал, кто бы мог меня разглядеть в такой темноте. Скоро знакомая деревенская местность кончилась. Мы шли по просёлку. Шли долго. Не знаю, как я не отстал и не потерялся, кажется, меня что-то вело. Наконец дядя Гриша остановился.

— Нам сюда, — сказал он, повернувшись на девяносто градусов.

Дальше его слов я разобрать не мог, он шёл впереди и, как казалось, что-то монотонно напевал. Мы шли по лесу. Я чувствовал, как тонкие ветви деревьев и кустов касались рукавов моей куртки,