Чего-почему, разбираться в этом никто из нас не стал: просто сменилась, вероятно, кошачья диспозиция, уступив место иным внутрисемейным раскладам. Ленуську, помнится, такое постельное новшество никак не озаботило, скорее, наоборот, освободило от обязанности помнить про осторожность по отношению к нашему маленькому домашнему зверю. Да и заботы у неё в те дни начались совсем другие, в ту пору мы уже крепко вставали на ноги и думали о расширении дела. Впрочем, несколько забегаю вперёд.

Обычно под утро я прощал его, нашего воспитанника. Продирал глаза, обдумывая детали меню предстоящего дня, и уже мысленно просматривал раскладку продуктов и то, что необходимо будет поручить добрать ко времени бизнес-ланча. Сам ланч вполне закрывался остатком вчерашних закупок, плюс оставался ещё внушительный резерв, не израсходованный после вечерней готовки, который, как правило, мои подручные успевали переработать, освежить, украсив очередной моей фантазией, и пустить в ланч. Бизнес — не бизнес, а получалось съедобно. И даже вкусно, иногда очень.

Я вообще-то зло не забываю, но больше прощаю, чем злобствую. Лишь в одном я суровый и неуступчивый перец, отстаивающий принципы и правила, — в гастрономическом деле, которое после Ленки и Парашюта стоит у меня строго на третьем почётном месте. Кстати, просил бы не путать высокое дело с кулинарией.

Дам себе труд пояснить различие. Сама по себе кулинария — лишь часть дисциплины гастрономии, изучающей связь между культурой и пищей. Кулинария — то, как готовить пищу. Гастрономия же относится к искусству и, если угодно, представляет собой определённую, пусть небольшую, но всё же область научных знаний. Теперь понимаете, что на своём законном месте я оказался далеко не случайно?

Это я так не про койку в третьей палате для блатных «Второй хирургии», где я провалялся какое-то время после двух операций, последовавших одна за другой с перерывом в четыре дня вследствие полученного ножевого ранения в полость живота. И не про реабилитационный комплекс в Перхушкове, куда я попал вслед за выпиской из клиники с целью окончательного восстановления частично подорванного здоровья. Это я про Шиншиллу, про «matrem et patrem» в одном лице, неизменно бодро вышагивающую вторым эшелоном сразу вслед за моими родными.

Кстати, слегка была задета печень, но это выяснилось уже в ходе самого хирургического вмешательства. Чуть-чуть всего полоснуло лезвие, пройдясь по самому краю и не образовав следа, достаточного для полноценной картинки. Так что снимок — или чем там они диагностируют, не помню, этого не показал. Зато я не забыл, как заваливался на пол, теряя пространство перед глазами, цепляясь утекающим сознанием за кафельную стенку, в которую упирается край кухонного вытяжного шкафа. Помню ещё, как в момент падения на пол ощутил внутри себя мгновенную лёгкость, будто избавился на секунду от необременительного, но лишнего груза, и это отчасти затмило общее удивление от случившегося, как и пригасило острую боль в низу живота.

В общем, пришлось им менять весь план операции прямо на месте, подштопывать край печёнки и надеяться на мой крепкий организм, привычный к работе с печенью. И то правда. Отбираем хороший кусок, лучше парной — хотя всё равно соврут, скажут, только с мясобойни, пару часов всего, как быка завалили, — с минимумом прожилок, отделяем плёнки, какие изначально видны глазом. Делаем «Pâté de foie maison» — паштет из печени по-домашнему. И главное тут, как ни странно, не сама печень в качестве основы этого блюда, а коньяк и копчёная грудинка. Печень — могучий фон, связующий неожиданные ингредиенты. Дальше — просто: печёнку чуть обжарить, в толстых ломтях толщиной с палец, легко, сохраняя воздух и розоватую сукровицу. Затем всё — в однородную массу, вертим с луком, специями, всё как обычно, даже скучно напоминать. Затем — коньяк. Тут каждый сам себе канарейка, хочешь — самый дешёвый и простой «cognac ordinaire», но если желаешь, можно выдержанный. Это для бандитов как ни для кого подходит, если уважительно ввести в курс насчёт присутствия дорогого алкоголя внутри блюда, или для женихов из деловых, демонстрирующих жизненный успех. Ну и для реальных гурманов, как водится. Но массу, прежде чем выложить в форму, непременно следует накрыть сверху ломтиками сала и укутать пекарской бумагой. Фольга — для уродов, так и запомните. Короче, часа полтора ждём, и все дела. Да! Форму поставить в противень с горячей водой! Теперь — всё.

Так вот, снова про Ленку. Как всё началось, и почему в первый же вечер нашего знакомства она осталась у меня до утра.

В том месте, где каждый из нас оказался больше по случайности, чем по прямому делу, на котором изначально строился расчёт, у малознакомых, в общем, но чрезмерно состоятельных людей, имелось всего два блюда под быстрый перекус и пара бутылок выдержанного бордо: основное и десерт. За первое, так уж получилось, отвечал я, второе взялась изготовить кудрявоголовая Леночка Грановская, в то время сидевшая на временной зарплате у хозяйки дома. В отличие от эффектной, но весьма сдержанной гостьи хозяйка выглядела просто отвратительно: в своих неуклюжих попытках очаровывать и острить она лишь тупила и выдавала банальные глупости, не попадая в масть. Леночка в ответ лишь вежливо улыбалась, но чаще отводила глаза, испытывая явную неловкость за свою работодательницу. В такие моменты взгляды наши непроизвольно пересекались, и тогда, стараясь угодить этой милой кудряшке, я хмурил нос и игриво поджимал губы, придавая своему лицу выражение полной солидарности с имевшим место непотребством. Я строил морды и гримасничал по-всякому, не снижая оборотов, однако при этом успевал подмечать, что обильно рассыпаемые мной глуповатые знаки внимания не остаются незамеченными. Всякий раз, отлавливая взглядом мой призывный намёк, девушка понимающе подмаргивала и касалась указательным пальцем носа, как бы мимоходом почёсывая его кончик.

О, как любил я его уже тогда, с самой первой минуты, этот шевелящийся кончик, чуть заострённый и отдельно живой, потому что, когда Ленка говорила, одновременно улыбаясь, или просто смеялась, кончик носа её подрагивал вместе с вибрацией гортани, и это было и заметно, и ужасно трогательно.

Потом уже, спустя какое-то время, чаще по утрам, ещё не дождавшись долгожданного момента пробуждения своей жены, я едва касался его подушечкой мизинца — так, примеряясь, делает лапой подросший лев перед финальным броском на уже принадлежащую ему добычу. Я играл с ним, предвкушая, как через минуту уже окончательно овладею женой и буду терзать её безропотное тело, любить и вновь терзать его ненасытно в нашей общей любовной игре.

Она стала Еленой Веневцевой спустя месяц, отсчитывая от первой совместно проведённой нами ночи.

А в тот счастливый для меня вечер Леночка Грановская, пропустив через тостер тонкие, с вкрапленными по корке крупными семечками буханочные ломти серого «Волконского», дала им остыть, затем намазала тонким слоем сливочного масла и разделила на квадратные порции. Перед тем как съесть, каждый квадратик следовало обмакнуть в жидкий, тёмного колера мёд. Сказала, «архиерейское пирожное на гречневом меду», так что, раз нет хозяйского кулича, то всем дарю рецепт.

Это был её вклад в наш случайный стол. Дело было после Пасхи, на Красную горку, завершалась Фомина неделя, о чём мне, убогому нехристю, пока мы готовили на кухне тосты, каждый для своей надобности, с улыбкой поведала просвещённая Леночка, — так что самое время искать невест, добавила она, — а ещё разговляться, веселиться и непрерывно застольничать.