Сенатор громко всхлипнул, из его рта потекло красное.

Теций задрожал. Кровь залила его правую ладонь, выплёскиваясь из пульсирующей раны умирающего. Да, Теций задрожал: всего несколько шагов отделяло его от хозяина дома и его гостей, всякий из которых мог в любую секунду выбраться из-за стола и выйти во двор, как это только что сделал Маркус Юний, попавший под острый удар клинка. В любой момент Теция могли обнаружить слуги и схватить. И тогда — крест. Тогда — страшные мучения под палящим солнцем, гниющие раны в запястьях и лодыжках, раздробленные кости. Теций окаменел от одной мысли о казни.

— Ах, зачем я…

Он в два прыжка достиг побелённого забора с ползущими растениями и без труда перебросился через него, стараясь не думать о том, что его могли заметить.

Но Теция никто не увидел и не услышал его шагов.

Траян Публий, прозванный Прекрасноликим, обожал шумные торжества, и его гости веселились всласть, отдавшись чревоугодничеству. Сегодняшнее застолье продолжалось с полудня. Уже были съедены салаты из дыни, грибов, спаржи и брюквы. Неоднократно выносились блюда с морскими ежами, устрицами и маринованной рыбой. Сейчас на столе среди остатков кабаньей головы лежало нетронутое ещё свиное вымя, а рабы уже спешили принести из кухни перепелиные паштеты. Кое-кто успел даже вздремнуть, вытянувшись на мягких подушках, и теперь, проснувшись, с новыми силами набрасывался на заманчивые угощения.

— Я не могу понять, — сказал, оглядываясь, Траян, поправляя венок на голове, — куда подевался наш Маркус Юний? Или же он покинул мой гостеприимный дом, не поблагодарив меня?

— Этот старый моралист набил своё брюхо втихомолку, а теперь пойдёт говорить по всему Риму, что мы совсем превратились в животных! — закричал в ответ, отдуваясь, Валерий Фронтон и тряхнул головой, чтобы сбросить со лба капли пота. — Этот вредный старикашка всегда клеймит всех позором. Между тем сам он до недавнего времени трижды в день набивал желудок и не проводил ни одной ночи без забав с мальчиками. Теперь он постарел и не может угнаться за нами, поэтому позволяет себе обвинять нас в недостойном поведении.

— Что-то вы ленивы сегодня! — прикрикнул на слуг Траян. — Уберите со стола всё, что лежит бесполезно и оскорбляет взор!

Валерий засмеялся. Он возлежал напротив хозяина дома и то и дело поглядывал через плечо на Антонию, с которой Траян давно находился в натянутых отношениях и не раз уже грозился развестись.

— Мне нужно выйти, — Антония подняла руку и щёлкнула пальцами, при этом многочисленные браслеты на её руке забряцали, скользнув от запястья к локтю.

Она окинула взглядом шумно жевавших людей, но все лица слились для неё в неразборчивое пятно. Зал, наполненный гостями, был огромных размеров и совсем не походил на скромный триклиниум прежних времён, где собирались за едой только члены семьи. Теперь каждый римлянин с тугим кошельком считал обязательным для себя правилом устроить особый зал для званых гостей. Воздух был насыщен запахами цветов, благовонных масел и человеческого пота. Антония тяжело покачала головой. Лоб раскалывался от боли, будто в него были воткнуты над каждым глазом по раскалённому гвоздю, какими приколачивали преступников к перекладинам крестов.

— Мне нужно выйти, — повторила она, с трудом шевеля непослушным языком. Пытаясь покинуть ложе, она встала на колени.

В то же мгновение она громко отрыгнула. Рот наполнился жижей, и густой поток хлынул из горла наружу, оставив грязное пятно на тонкой тунике. Рабыня быстро поднесла ей глубокую посудину, и женщину стошнило ещё раз. Антония пробормотала что-то обидное, обращаясь к своему искривлённому отражению. Рядом кто-то захохотал.

— Вот тебе вода с уксусом, госпожа, чтобы ты ополоснула рот, — рабыня наклонилась над Антонией, держа в одной руке кувшин, другой же вытирая её лицо, — а вот вода с ароматным маслом, чтобы тебя не беспокоил дурной запах.

— Мне нужно выйти, — Антония с усилием распрямилась, но тут же рухнула обратно на подушки. Она мяла руками живот и пыталась сбросить с себя белую столу[1].

— Тошнит, душно… Ах, как я не люблю эту верхнюю одежду. Зачем я нарядилась так строго?

— Поспешим, госпожа, — рабыня подставила ей крепкие плечи, и они вдвоём двинулись в сторону кухни, рядом с которой были две двери: одна вела в одноместный нужник, за другой располагалось помещение пошире — вомиторий, куда гости периодически ходили освобождать себя от избытка съеденной пищи.

Неосвещённое пространство вомитория ударило в нос нестерпимым запахом рвоты, от которого к горлу Антонии снова подкатила тяжёлая волна. В двух шагах смутно угадывалась чья-то склонившаяся фигура, слышался мокрый кашель и хлюпающий звук по мрамору — гость сплёвывал прямо на пол, а не в специально оборудованный сток, по которому бежала из кухни использованная вода. Рабыня наклонила Антонию и умелым движением сунула ей глубоко в горло пёрышко, вызывая рвоту.

В триклиний тем временем вбежала стайка танцовщиц, изображавших вакханок, в шкурах диких животных и с венками на головах. К играющим кифарам и лютням присоединились пронзительные трубы, зазвенели бубенцы. Валерий Фронтон пьяно вытянул одну руку с большим кубком, другой заталкивая в рот ломтики мурены, которые лежали на длинном блюде среди морских раков.

— Должен тебе признаться, мой дорогой Траян, — проговорил Валерий, — что твоя жена возбуждает своим расслабленным видом во мне сильное желание. Не сочти мои слова за оскорбление. Просто Антония кажется мне воплотившейся Венерой, а разве может богиня любви не породить в мужчине желание? Я знаю, моя страсть к женщинам когда-нибудь сгубит меня.

— Я разрешаю тебе удовлетворить твою страсть, Валерий. Клянусь Геркулесом, это будет чудесная услуга с твоей стороны, ведь если ты сделаешь это сейчас, то все мы станем свидетелями супружеской неверности Антонии. Мне не придётся придумывать другого повода для развода. Кроме того, это будет хорошим началом для шумного продолжения нашего веселья, не правда ли, друзья? — Траян пробежал маслянистым взглядом по ближайшим гостям.

— О, мой друг, не шути так.

— Я говорю вполне серьёзно! Возьми её, как подобает настоящему мужчине. А то я вижу, что Агамемнон умеет только груди женские тискать, а на настоящие любовные упражнения никак не отважится. Надеюсь, ты не такой? Ты ведь знаешь, где таится женская прелесть?

— Возможно ли, что я не запятнаю твою честь и не разрушу нашу дружбу, если на твоих глазах сойдусь с твоей женой? — пьяно заморгал Валерий.

— Я давно мечтаю стать свидетелем того, как Антония изменяет мне. Доставь мне удовольствие.