новости, научно-фантастические идеи, а иногда мировой порядок или институтские происшествия. Порой это был просто интеллектуальный треп.

У Эрика было много приятелей среди старшекурсников. Дело в том, что он поступил лишь с четвертого раза, и во время каждой очередной попытки, будучи обаятельным абитуриентом, заводил новых друзей. Контактный и веселый, он устраивал попойки и пел под гитару. Стол тогда заставляли выпивкой и консервами. Клубы сигаретного дыма изображали атмосферу доверия. Между стаканами размещалась обязательная пол-литровая банка с окурками. Тенгиз иногда участвовал в пирушках и пел он не хуже, но не забывал и об учебе. Он умел концентрироваться, и гулянки Эрика ему совершенно не мешали. Стол, конечно, был во время выпивок занят, и поэтому Тенгиз в таких ситуациях листал записи лекций и готовился к семинарам, лежа на своей кровати.

Эрика тогда немного обижало, что его игнорировали. Он старался петь громче и почти обрывал струны гитары. Но поскольку Тенгиза это никак не отвлекало от его занятий, терпение кончалось у Эрика. Он заявлял, что нет, не может он пить в таких условиях, забирал бутылки, закуску, гитару и уходил в комнату старшекурсников. Вскоре Эрик провалил очередную сессию и был отчислен. Это не сильно его расстроило. Главное, он доказал самому себе, что может честно выдержать вступительные экзамены и поступить в лучший Институт страны.

На место Эрика поселили Сокова, москвича. Это несколько сблизило киевлян с Тенгизом. Прежде Соков ездил на лекции через всю Москву, потом на электричках, уставал и счел, что пора вживаться в команду. Таких, однако, в общежитии не считали вполне своими. Для иногородних комната была их единственным домом, а москвичи приезжали всего лишь передохнуть. Ночевали они не каждый день, выходные всегда проводили в Москве, да и личных вещей здесь не держали.

Соков был высокий, щуплый, почти не сутулилися и очень вежливый. Поэтому к нему обращались исключительно на «Вы» и по фамилии, язык не поворачивался назвать его Сашей, это звучало бы черезчур фамильярно. Девушки Сокова не замечали и он, будучи юношей чутким, знал, что заслужить их внимание сможет, лишь пробившись в люди. Вскоре он вступил в партию и вошел в комитет ВЛКСМ. Узнав об этом, киевляне окончательно охладели к Сокову.

— Вы резко постарели, Соков, — отметили они. — Прямо на глазах.

— Что-то я этого не нахожу, — удивился Соков, невольно заглядывая в треснувшее зеркало, которое использовали для бритья.

— Ну как же, неужели забыли: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». А вы, Соков, из этого возраста уже вышли.

Соков Пушкина тоже помнил и не растерялся:

— По-моему, всё как раз наоборот. Просто я хочу «отчизне посвятить души прекрасные порывы», а не выпивкам и беготням за дамами.

— Что касается меня, — вмешался Тенгиз, — к вам претензий нет. Вы, Соков, очень нужный человек. Вы оплот строя и опора режима, не важно — какого. Без таких, как вы, ситуация стала бы нестабильной. Ну а там, посмотрим, во что это выльется.

Когда-то Тенгиз и сам испытывал подспудное желание вступить в партию: высшие цели партийной программы были ему близки. Но борцы за идеалы вызывали отторжение.

3. Внешняя студенческая среда

В корпусе общежития, где проживал Тенгиз, жили только юноши, девушкам было достаточно лишь одного этажа в одном из пяти таких корпусов. Барышень из внешней среды охрана пропускала неохотно, иногда приходилось протаскивать их через окно какой-нибудь из комнат на первом этаже. Тенгиз таким приёмом не пользовался, женщин он уважал и на территорию института не водил. Да и кавалер, приютивший, даму выглядел довольно жалко, когда охранял её у туалета, не пропуская туда студентов: в общежитии женских туалетов не было.

Девушки не сильно отвлекали Тенгиза от деловых будней, он обходился поездками на электричке в Москву и обратно. Друзья понимали победы на личном фронте, как заслуженный успех красавца и супермена, а близкие приятели спрашивали:

— Где ты их находишь, Тенгиз, открой тайну? Посоветуй что-нибудь другу.

— Тайны нет, — отвечал Тенгиз. — Просто не отказываю. Некрасиво это — отказывать женщине. Отказывать — это их монополия.

Тенгиза, тем не менее, как-то вызывали на проработку в комитет комсомола, там всё обо всех, заслуживающих внимания, знали. Мол, не чересчур ли это, каждую неделю — новая пассия, и за три года дважды в больнице лежал. Но обошлось. В учебе он успевал, а недостатки его были не на виду и несколько эфемерны. Соков формально поддержал тогда соседа по комнате, но потом, как товарищ, посоветовал ему взяться за ум:

— Пусть это будет тебе наукой, Тенгиз. Прежде всего — дело, а развлечения уже потом.

Тенгиз ответил ему, тоже, как товарищ:

— Спасибо, Соков, но и вам не мешает одуматься. Не все женщины продаются за власть и деньги. Некоторые, самые, между прочим, стоящие, почти бесценные, предпочитают неподкупных.

— Не задирайся, Тенгиз. Я вижу, что урок тебе не пошел впрок. Тебя только что могли отчислить из института, если бы я за тебя не поручился.

— Всё я понимаю, Соков. Классика русской литературы, почти по Гоголю. Я тебя заложил, я тебя и спасу.

Тенгиз Пагава оригинально мыслил, много знал и был обаятелен. Даже председатель студсовета Гарик Тормашев, борец за все, что в струе, ощущал в Тенгизе нечто социально родное. Тенгиз видел, что тот не лицемерит, и вполне искренне предан делу, как он его сам понимает. А того, кто черезчур убежден, Тенгиз не старался переубедить.

Только в ректорате к Тенгизу относились несколько насторожено, когда что-то в высших сферах напоминало о его существовании. Они знали его по документам, докладным и личному мнению лиц, приближенных к власти и никогда не испытывали силу его личного обаяния. А независимая линия поведения Тенгиза заставляла полагать, что у него есть мохнатая лапа.

С некоторым недоверием смотрели на него и местные вольнодумцы, которые мыслили себя почти что диссидентами, хоть и не проявляли свои взгляды публично. Тенгиз был лишь наполовину свой: поругивал местные порядки, но, почему-то, не восторгался Западом. На днях вольнодумцы бегали по общежитию со статьей из «Правды», редакция на это отдала целый подвал. Корреспондент рассказывал о тяжелой судьбе американского безработного, с которым он совершенно случайно столкнулся у бензоколонки. Тот жаловался, что уже три недели ездит по соседним штатам в поисках работы — и безрезультатно. А теперь у него и бензин кончился. Это вдохновило вольнодумцев на критику местных порядков. Нас бы так угнетали! Гоняет по Америке на личном лимузине! Тенгиз, однако, был не слишком впечатлен. До чего же беднягу измучили тяготы жизни, если он