Разумеется, мои слова утонули в абсолютном непонимании взрослых…

Отец заглушил мотор, но я не торопилась выбираться наружу, с каким-то мучительным, почти болезненным ощущением тревожности разглядывая светло-фисташковые стены особняка. Даже его внушительный самодостаточный вид меня не радовал. Широкая подъездная дорожка упиралась в просторных гараж на несколько машин. Между гаражом и домом — тропинка из декоративных каменных плит, уводящая на задний двор, за которым — сплошная стена деревьев. Цивилизация, судя по всему, здесь и заканчивалась.

Цветущая герань в горшках, увитое садовым плющом крыльцо парадного входа, по кругу — опрятно обрезанные кусты самшита, окаймляющие идеально ровный газон, и, наконец, сам дом семьи Ярцевых. Последний дом в этом конце улицы. Добротное трехэтажное строение с эркерами. Напыщенное, претенциозное, вместе с тем элегантное и комфортное. Интересно, в моей комнате есть балкон?

Счастлива я здесь не буду — я это сразу и окончательно для себя решила. Но я готовилась к этому, потому почти не расстроилась. Понуро плетясь следом за родителями к поджидавшей на ступеньках приветливой паре, почувствовала, как меня грозовой тучей накрывают отчаяние и злость, а еще — ожидание чего-то неизбежного.

Я не знала, на кого злилась. Скорее всего, на все сразу. На несправедливую судьбу. На безоблачную, летнюю, не соответствующую моему душевному состоянию погоду. Да хоть на этот огромный запыленный серый джип. Проходя мимо, не удержалась, пнула с досадой ногой по колесу. Должно быть, именно на нем их сынок и ездит. Что за кусок грязи, мог бы потрудиться, помыть.

Честно говоря, о Максиме я знала мало. Точнее, совсем его не помнила. Мне даже имя ни о чем не говорило — никаких внятных ассоциаций. По праздникам наши семьи встречались, только когда мы были совсем уж детьми. Но на таких мероприятиях всегда присутствовало много детишек, вполне возможно, мы с ним редко пересекались в играх: обществу шумных мальчишек я предпочитала стайки воспитанных девочек, ими всегда проще управлять.

А подростком его вообще отправили учиться в закрытую частную школу где-то в Великобритании. Конечно, он, как и положено, приезжал домой на каникулы, но этих редких моментов я, похоже, тоже не застала. И до последнего не знала, что он вернулся в страну вместе с родителями. И чего ему там не сиделось? В глубине души я надеялась, он так и останется за бугром. Подальше от меня. Вне поля зрения. Хотя бы на ближайший год. Внутри сидела странная уверенность: без него мне бы здесь жилось куда спокойней.

Стоило носку коснуться шины, барабанные перепонки тут же взорвались оглушительным фейерверком от резких кричащих звуков сигнализации, заставив немедленно и плотно прикрыть уши руками. Сигнализация ревела припадочно, точно хобот раненого мамонта. Такого варианта развития событий я предвидеть не могла: помилуйте, ну, кто ставит машину на охрану во дворе собственного дома? Это же элитный поселок, частная собственность, огороженная территория с работающими камерами, впридачу, настоящие охранники на въезде. У них даже форма своя имеется.

Поднялась невероятная суматоха, слегка оглушенная и испуганная, продолжая топтаться возле машины, я резко вскинула глаза на дом, словно ждала оттуда избавления. Действительно, на втором этаже чуть качнулась занавеска, потом резко дернулась, и на меня уставилась пара мрачных свинцовых глаз. Меня пригвоздило к земле прямо рядом с этим ревущим монстром. Стоящее в зените солнце слепило, я не могла толком разглядеть лица, но этот парень был готов прожечь во мне дыру, я сразу почувствовала, каким пламенем полыхнули щеки.

Взрослые бестолково суетились на крыльце, дядя несколько раз раздраженно окликнул его по имени, нетерпеливо оборачиваясь вглубь дома, но этот придурок даже не соизволил пошевелиться, упершись руками в подоконник, просто стоял и смотрел на переполох, что устроила его машина, точно отбитый дирижер, довольный продолжающейся какофонией. Потом, глядя мне прямо в глаза, медленно провел рукой под подбородком в недвусмысленном, подчеркнуто угрожающем жесте. А это, надо понимать, предупреждение?

Я не успела рассердиться. Сигнализация по взмаху его руки, наконец, послушно замолчала, заставив поморщиться. Тонкий писклявый звон в ушах, будто надо мной все еще вился рой гигантских комаров, щеки пылали маковым цветом, глаза наливались кровью. Какой мерзкий гусь. Выходит, не зря я отказывалась водить с ним знакомство в детстве. А может, бессознательно избегала его, потому что он всегда надо мной издевался? Разозлившись, не отказала себе в удовольствии пнуть по колесу внедорожника еще раз… и сигнализация протестующе взревела снова…

Дожидаться, когда занавеска качнется, чтобы вынести мне окончательный вердикт, на этот раз я не решилась, скромно поспешив подняться по ступенькам, мило улыбаясь гостеприимным родственникам.

Из небольшой прихожей мы попали сразу в просторный светлый холл. Дом был обставлен и украшен со вкусом. Должно быть, хозяйке пришлось нанимать настоящего дизайнера, а может, у тети имелось собственное чувство стиля.

Сейчас она остановилась у изножья изогнутой лестницы, нервно поправила свежесрезанные цветы в вазе, попутно пару раз окликнув сына. Подождала. Окликнула снова. Безрезультатно, сверху не доносилось ни звука, верхняя галерея была совершенно пуста. Огорченно, будто извиняясь, тетя взглянула на начинающего успокаиваться после переполоха Богдана, которого качала на руках мать. Похоже, тетя искренне любила своего сына, но сейчас ей было стыдно за его поведение. И я уже хотела отвлечь ее чем-нибудь, подыскивая в уме подходящий вопрос, как в спину мне вдруг повеяло арктическим холодом.

— Да вот же он, собственной персоной! — воскликнул дядя, и все посмотрели куда-то поверх моего плеча, в коридор, который уводил дальше, в столовую, заставив и меня резко обернуться, — соизволил, наконец, спуститься…

Мне едва удалось сдержать крик — подпрыгнула на месте, потом метнулась к стене, пытаясь унять колотящееся сердце: так близко он стоял. Парень проводил меня равнодушным взглядом, на лице не шевельнулся ни один мускул, не появилось ни тени сожаления, хотя он прекрасно понял, что до ужаса перепугал меня.

Дальнейшее вспоминается смутно, обрывочно, будто в зыбком тумане, в молоке…

— Максим! Я же звала тебя, — с мягким упреком произносит тетя, отстраненно замечаю, как шевелятся при этом ее губы, — ты разве не видишь, что у нас гости?

— Не хочешь поздороваться? — продолжает давить дядя, и только потому, что все еще стою у него на пути, Макс переводит на меня глаза. Нехотя. Вынужденно. Внутри все переворачивается, следом — содрогается, но отступать некуда, позади по-прежнему стена. Значит, я не ошиблась. А как бы я хотела ошибиться…

В глазах этого парня колотый лед, серые льдины, торосы и непогода. Целое море презрения, которое усилием воли он откладывает выплеснуть на меня в ту же минуту.