В зале стоял диван, который на ночь превращался в двуспальную кровать, на стене висела полка с рядом книг по хирургии, пара стульев – и всё. Вместо телевизора был ноутбук. На кухне, помимо маленького холодильника и стола со стульями, из мебели больше ничего не было, но зато чистота стояла идеальная. Переодевшись в домашнюю одежду и помыв руки, Лёня пошёл к дивану, и через каких-то пару минут он уже крепко спал. Ближе к трём часам дня его разбудил звонок в дверь.

– Кого там ещё принесло?.. Иду! – с трудом оторвав голову от подушки, Лёня поднялся и, как был в одних трусах, на ходу цепляя тапочки, направился к входной двери.

Открыв дверь, увидел молодого паренька-курьера.

– Вы Иванов Леонид Александрович?

– Ну я, а что такое?

– Вам телеграмма. Распишитесь, – и паренёк протянул тетрадку и ручку.

   Расписался в нужном месте, куда указал курьер, и ему вручили телеграмму.

– До свидания.

– До свидания, – оставшись в некотором недоумении, Лёня закрыл дверь.

   Волнуясь в предчувствии чего-то нехорошего, стал читать текст. Как оказалось, телеграмма была из его родной деревни, что в двухстах километрах от города Благое. В ней сообщалось, что скоропостижно скончался отец. Причина смерти не указывалась. Страх и отчаянье вмиг ввергли Лёню в оцепенение, и он так и остался стоять возле двери, покусывая нижнюю губу. Мысли лихорадочно прыгали.

Боже мой! Чего-чего, но подобного я никак не ожидал. Отец не болел, во всяком случае – ничего мне не сообщал, хотя… с отцом мы уже год как не виделись, живя практически рядом. Как же так?..

Стыдливо заныла душа.

Глаза ещё минуту растерянно пялились в текст, и он всё ещё оставался возле входной двери, но затем, почувствовав некоторую дрожь в теле, прошёл к дивану и сел. В душе нарастало отчаянье, сродни паники. Они не виделись год, и этот факт назойливо всплывал в мыслях, терзая душу. Свою маму он не знал, отец рассказывал, что она пошла неправильной дорогой и, скорее всего, уже умерла в какой-нибудь тюрьме. Они с отцом всегда жили вдвоём. Отец больше не женился и всего себя посвятил ему и служению людям, будучи священником в их деревне.

Чёрт, я всегда был одержим медициной! Дежурств понабрал столько, что с отцом встретиться было некогда. Только и делал, что думал о себе. На машину копил.

Лёня сидел на диване и его жизнь, словно кинолента мелькала перед глазами.

Отец регулярно писал мне, не уважал он телефон. Всё время говорил, что не слышит его. Чудак… Много работал, чтобы я жил в благополучии, в достатке. Всего себя отдавал работе.

   Наверное, впервые в жизни Лёня признался себе, что, редко видясь с отцом, всё же постоянно чувствовал его присутствие, его любовь, заботу. Тысячи невидимых ниточек связывали его с отцом и крепко держали на земле, не позволяя невзгодам сломить. Он легко поступил в институт, легко учился, ни в чём особо не нуждался. И вот, нити оборвались все разом, отца больше нет. Вдруг навалившееся одиночество повергло в страх. Ему было тридцать лет, но, как оказалось, он совершенно не готов остаться один на этом свете. Ощущая в груди невыносимое отчаянье и боль от невозможности повернуть время вспять, чтобы хоть на минуту увидеть отца, заглянуть в его глаза, ощутить теплоту пожатия его руки и не в силах больше терпеть эти муки, Лёня встал и быстро оделся. Достав из заначки под матрасом всю наличность, которая у него была, ушёл в ночь.

   До областного центра добрался без проблем: на фуре, которая ехала как раз в нужную ему сторону, мало того – доехал бесплатно. Водитель, узнав, что он дипломированный хирург, стал задавать ему вопросы, и гонораром за консультацию явилась как раз бесплатная поездка. Поблагодарив, Лёня вышел в областном центре. Время было уже почти десять вечера. Если по выходу из дома, будучи в некотором волнении, он не почувствовал резкого похолодания, то, стоя на обочине областной дороги в ожидании попутки, ощутил это по полной. Была осень. Точнее – начало ноября, и если утром ещё светило солнце, то к вечеру небо заволокли свинцовые тучи, подул холодный северный ветер, температура воздуха явно приблизилась к нулю. Одет он был в лёгкую демисезонную куртку, на ногах осенние туфли. Торопясь выскочить из квартиры на воздух, ожидая, что на улице душевная боль утихнет, он, ко всему прочему, ещё и забыл надеть шапку. И вот сейчас Лёня стоял на обочине дороги, продуваемой со всех сторон холодным, пронизывающим насквозь ледяным ветром, в своей лёгкой курточке и без шапки, без перчаток. Мало того, пошёл снег. Сорок минут ожидания, но ни одна, пусть даже захудалая, лошадёнка не проехала в сторону их деревни. Единственный фонарь, под которым он стоял, едва освещал местность и, раскачиваемый ветром, жалостно поскрипывал. И помимо холода, Лёню обуревал ещё и страх, что с минуты на минуту нить накаливания в лампочке от столь сильной тряски не выдержит и оборвётся. Мысль оказаться в кромешной тьме на заснеженной дороге совсем не радовала его. Прошло ещё двадцать минут. Никогда ему, деревенскому парню, не приходилось так мёрзнуть. Конечно, ему случалось ещё мальчиком, сопровождая отца в соседние сёла, пару раз оказываться в пути в лютый мороз, да ещё на подводах, но овчинный тулуп да шапка-ушанка спасали от любого холода. Его нынешняя одежонка ни шла ни в какое сравнение с тулупом. Он окоченел до мозга костей и не заметил, как возле него остановился старенький "Уазик". Переднее окошко приоткрылось, и мужчина крикнул.

– Слышь, ты, камикадзе, садись! Не порти мне статистику погибших от несчастных случаев!

   Лёня не понял, что сказал мужчина, ему было всё равно, но увидев остановившуюся машину, не имея сил даже обрадоваться, он медленно стал открывать дверцу. Окоченевшие пальцы никак не могли схватиться за ручку. Мужчина, похоже, догадался, что парень сильно замёрз, потому поспешно вышел из машины и открыл дверцу. Кое-как, забравшись на сиденье, Лёня замер, не в силах даже поблагодарить.

– На-ка, выпей! – мужчина протянул ему крышку от термоса, наполненную горячим кофе.

   Не дожидаясь, когда кофе остынет, Лёня стал пить кипяток. Лишь возвращая крышку, поблагодарил.

– Да не за что! Ты куда направляешься-то?

– В… де… ревню Вяземская.

– А чего в такую погоду, да ещё ночью?

– На похороны.

– Да ты что?! Я участковый из вашей деревни – Константин Петрович. Так у нас, по-моему, только батюшка Александр скончался.

– Батюшка, мой отец.

– Вот дела!.. Ты меня, браток, извини, я в