Теперь они попробуют штурмовать иначе – копать рвы, подводить мины… так ведь и для этого способы есть!

Что ж мы, гостя не приветим?

Так отпотчуем, что на своих не уйдет!

Слова с делами у Ромодановского не расходились никогда. И в этом случае тоже.

Откуда берется вода для питья? В основном из Дона, но из него так просто не попьешь, надо вином либо уксусом разводить.

А еще?

А из колодцев…

Заботливо оставленных по принципу – пейте, не подавитесь! Еще когда их перетравили!

Так что уже к утру Ромодановский наблюдал со стены первый результат – дикое количество мающихся болями в желудке лошадей и татар. И думал, что концентрация отравы таки слабовата…

Самое время ночью будет для вылазки.

* * *

– Присядь, старец, побеседуй со мной.

Симеон поклонился государю, послушно присел на стульчик из дорогого рыбьего зуба.

– Поздорову ли, государь?

– Да возраст уж… – Алексей Михайлович чуть смущенно улыбнулся. – Любавушка все ругается, чтобы я берег себя, а как тут обережешься? Когда сынок невесть где?

– Хороший у тебя сын, государь.

Алексей Михайлович чуть усмехнулся:

– Жаль, что вы с ним не ладите.

– Не моя вина то, государь. Просто молод еще царевич.

– Ну, на то и будем надеяться.

– Государь, разумно ли турок тревожить? Самим льву в пасть лезть?

Алексей Михайлович пожал плечами под узорным кафтаном – чай, не тронный зал, можно и снять ризы с бармами.

– Не мы к ним, так они к нам. А ведь и то верно, что лучше нам войну начать, чем их готовности ждать. Пусть на чужой земле пожары горят, не на православной.

– Прав ты, государь. Только боязно мне.

– А ты молись поболее, авось и сладится дело.

Симеон соглашался, говорил что-то умное и серьезное – и смотрел во все глаза на царя.

Вот он – владыка земли Русской. Царь, правитель, и власть его здесь чуть ниже Божьей. И – все. Он ведь и не знает, что его жизнь – в руках Симеона.

А вот Симеон знает.

Одно движение – и ниточка перетрется окончательно. Сам же он ее и оборвет.

Это – власть.

Это – наслаждение, которого еще поискать. Воля твоя в человеческой судьбе. Вот государь – и что?

Кто ты, червь, пред властью ордена иезуитов?

Пусть наша власть тайная, но от этого еще более страшная и неумолимая.

Ничтожество…

Хотя ты еще и царь – и ты пока не знаешь о своей судьбе.

* * *

Михайла Юрьевич Долгоруков чуть сдвинул камень в перстне. Еще одна частичка отравы заняла свое место.

Крохотная. Совсем незаметная…

Кому легче отравить человека, как не доверенному стольнику? Подносишь вино – и пара белых крупинок падает в кувшин. Где без следа и растворяется.

Чем хорош этот яд – он медленный.

А еще – действует на сердечную жилу, сворачивает и сгущает кровь, заставляет сердце потухнуть…

Но есть у него и главное достоинство. Его надобно добавлять несколько недель, может, месяцев – и только тогда он возьмет свое. А ежели сам Михайла отпробует вина из царского кубка, ничего с ним не случится. Ну, сердце чуть быстрее зайдется – так это ж не страшно. Беда может случиться, только когда ежедневно принимаешь этот яд.

А царь, с легкой Михайлиной руки, так и поступает.

И поделом!

Нечего было моего отца… тварь худородная!

Кто такие Романовы рядом с нами? Выскочки, нищеброды, ничтожества…

Такого и убить не грех. Я ведь за отца…

* * *

Ян Собесский обходил лагерь.

Коронный гетман старался выматываться до такой степени, чтобы рухнуть в жесткую постель и забыться.

Думать не хотелось, но мысли злобно лезли в голову.

Любовь – это чудо?

Безусловно. Но когда ты понимаешь, что ты-то любишь, а вот тебя?.. Тут и начинается мучение. Иногда Ян желал стать угольщиком и жить в хижине, в лесу, лишь бы знать, что любят его. Не титул, не блестящего воина, а просто – человека. Яна…

Вот Ежи Володыевскому в этом повезло… Ян вспомнил, как Ежи вошел в Каменец после победы, как Бася стремительно бросилась к нему… она б и стену прошла не заметив, встань та стена на пути! И такое сияло у нее в глазах… ей-ей, так и Мадонна на сына, наверное, не смотрела. Всем было ясно, что для этих двоих друг без друга и жизни не будет.

А ему?

Марыся, как ты могла?! Травить беременную женщину!

А что потом?

Ян чувствовал себя премерзко, и даже предстоящая война этого не искупала. Хоть голову на ней сложи, право слово. Да вот и того нельзя. У него еще наследников нет – предки проклянут. А ведь его матери Марыся никогда не нравилась…

Он-то в нее влюбился, еще когда она семнадцатилетней выходила замуж за Замойского… по расчету, опять по расчету…

Да видел ли он когда истинное лицо своей жены?!

– О чем размышляете, пан?

Молоденький епископ Станислав, отправленный в этот поход Анджеем Краковским, смотрел сочувственно. Он-то знал причину – Ян исповедался ему, хотя и нельзя сказать, что почувствовал себя намного лучше.

Ответа не потребовалось, стоило только увидеть тоскливый взгляд. Епископ вздохнул, дружески положил руку на плечо пана, разгоняя зловещие тени, прогоняя тоску.

– Верьте, пан, иногда мы не знаем, что творим, но Господь наш в неизъяснимой мудрости своей ведает многое. Никогда он не сделает того, что будет чадам его во вред…

– И войны? И смерти?

– Нам не провидеть его мудрость. – Улыбка епископа стала вдруг лукавой. – Но скажу я так, что потомки наши, обозрев словно с высоты птичьего полета, деяния наши, и поймут, и не осудят. А пока взгляните – коли не напали б на нашу землю поганые нехристи – не было б и дружбы с русским царевичем. Бедой проверенной, ибо тогда и познается, кто друг тебе, а кто – простой приятель. И не пришли б мы на эту землю, чтобы освободить ее. А это дело весьма богоугодное…

– Так ведь многое оправдать можно, святой отец.

– Только Он никогда не ошибается, а мы грешны от рождения. – Мужчина пожал плечами. – Но сказано: не суди и не судим будешь. Так лучше оправдывать, чем судить. И лучше вести такие душеспасительные беседы у веселого огня с чаркой доброго вина, чем бродить в холодной темноте, приманивая тех, кого лучше не поминать к ночи.

На лице епископа расцвела лукавая улыбка – и Ян невольно улыбнулся в ответ. Да, рана болела, но если можно ненадолго забыть о ней… Грех не послушать умного человека!