Сейчас, под деревом, у весело потрескивающего костра, под мигающими звездами, дорожные хлебцы казались вкуснее йольских пирогов. Даже Люси осталась довольна. Пили сидр, а потом брат Айден достал мех с домашним элем. Джеку с Пегой тоже дали попробовать.

— Такого вы нигде больше не найдете, — заверил Бард. — Сварен по секретному рецепту. Ты, девочка, ни за что не догадаешься, что в него входит.

— А вот и догадаюсь, — улыбнулась Пега. Пригубила — и брови ее удивленно поползли вверх.

Для того чтобы описать вкус, у Джека просто не нашлось слов. Это же как ветер с вересковых пустошей, как лунный блик на поверхности озера, как развернувшийся по весне лист.

— Потрясающе, — охнул он.

Брат Айден приосанился.

— Одного из моих предков захватил в плен шотландский король. Пообещал ему жизнь, принцессу в жены и мешок золота, если тот расскажет рецепт. Мой предок предпочел умереть.

— Вот это я называю повар! — одобрительно отозвалась Пега.

— Песня из груди рвется, — возвестил отец и нежданно-негаданно запел гимн:

Ныне восславословим всевластного небодержца,

Господа всемогущество, благое премудромыслие

И созданье славоподателя, как он, государь предвечный,

Всякому чуду дал начало.

Кровлю упрочил для земнородных высокую,

Небосвод поставил святой создатель,

Мир серединный сделал всеславный народодержец.[2]

Джек был потрясен. Отец никогда не пел! За всю свою жизнь мальчуган не мог припомнить ничего подобного, и однако ж у Джайлза обнаружился звучный, выразительный голос — голос настоящего барда!

— Этот гимн в стародавние времена написал брат Кэдмон. Ты превосходно его спел, — похвалил брат Айден.

Отец покраснел как ребенок.

— Это я на Святом острове выучил. Лучшее место на свете!

— Верно, лучшее, — кивнул монашек. — Спой еще что-нибудь.

И отец спел о Сотворении мира, и о том, как Адам давал имена животным, и о Ноевом ковчеге. Оказывается, он помнил наизусть десятки гимнов. Просто удивительно, как это они все сохранились в памяти Джайлза столь долго в ожидании этой ночи.

— Ты изумляешь меня, Джайлз, — промолвил Бард. — А я-то считал, будто способности к музыке Джек унаследовал от матери.

— Я затвердил гимны Кэдмона, потому что они написаны по-саксонски и я понимаю, о чем они, — объяснил отец. — А еще потому, что сам Кэдмон был деревенским сопляком вроде меня.

— Кэдмон, помнится, все время убегал с шумных сборищ, боялся, что его спеть попросят, — рассказал брат Айден. — Спал в хлеву со скотиной. И вот однажды ночью к нему во сне явился ангел и подсказал ему этот, самый первый гимн. Вот если б нам всем так повезло!

Отец, в свою очередь, поведал, как его возили на Святой остров еще ребенком, чтобы монахи излечили его увечную ногу. Увы, монахам это оказалось не под силу, но они явили взору мальчика отблеск того мира, в котором царят порядок и красота. Джек впервые слышал, чтобы отец говорил без тени жалости к самому себе. Он был просто счастлив, заново переживая самый значимый эпизод своей жизни.

Бард ударил по струнам и завел всем известную балладу: про лукавого эльфийского рыцаря и смышленую красавицу поселянку. Бард пел за рыцаря, а Пега — за девушку. Потом пели все, кроме Люси: та задремала в сторонке. Со временем все остальные тоже устроились на покой среди корней ясеня. Звезды просвечивали сквозь ветви точно плоды на гигантском древе Иггдрасиль.

В ту ночь Джеку снилась музыка, да такая дивная, что просто сердце разрывалось. Но, проснувшись с рассветом, мальчуган понял, что ровным счетом ничего не помнит.

Беббанбург с лихвой оправдал ожидания Джека. На рыночной площади толпились торговцы и скот. Плетельщики веревок, кожевники и кузнецы выставляли свой товар. Площадь обрамляли прилавки с шерстяными тканями, пряжками для поясов, ножами, железными сковородками и глиняной посудой, и тут же — клетки с вьюрками, зябликами, голубями и горлицами, предназначенными кому-то на ужин.

— Украшения под стать самой королеве, — зазывал ювелир, демонстрируя усеянную гранатами брошь.

Проезжая мимо на Ромашке, Люси одарила мастера улыбкой.

— Клянусь Владычицей, девчушка прехорошенькая — глаз не оторвать! — заметил ювелир помощнику, и оба проводили девочку восхищенным взглядом.

Пега брела следом, понурив голову, чтобы скрыть родимое пятно, но тощую, костлявую фигурку никуда не спрячешь. Ювелиры отвернулись; один даже сплюнул через плечо, чтобы отвести сглаз. На поросшей травою лужайке торговец варил лук в железном котле, вылавливая готовое лакомство щипцами и раскладывая рядком на столе. Бард купил целую дюжину, и паломники с аппетитом набросились на горячие, дымящиеся луковицы с солью.

— Восхитительно, — проговорил отец, облизывая пальцы. — Кто бы мог подумать, что лук такой вкусный?

— Это все весенний воздух, — промолвил Бард.

— И толпы народу, — подхватил брат Айден. — Обожаю, когда вокруг люди. А посмотрите вон туда! Видите очертания Святого острова?

Джек, сощурившись, вгляделся вдаль и различил на темно-серой глади моря смутную тень. Это там Олав, и Руна, и Свен Мстительный, и Эрик Красавчик — и да, Торгиль тоже — перебили ни в чем не повинных монахов. Трудно поверить, что его друзья совершили подобное зверство, однако ж это так. И он никогда им этого не забудет.

— Как можно прощать людей, которые творят зло? — проговорил мальчик вслух.

Если брата Айдена и удивила смена темы, он ничем этого не выказал.

— Нам должно прощать врагов наших. Если кто нас ударит, должно подставить ему другую щеку. В итоге итогов Господня благость восторжествует.

Ладно, кабы речь шла только о пощечинах, размышлял про себя Джек. Но ведь викинги не просто оплеухи отвешивают, они ж заодно и головы отрубают.

— Лучше вообще не позволять себя бить, — посоветовал Бард. — А теперь надо бы найти ночлег. Ты, Айден, толпу, может, и любишь, да только воры и карманники здесь с тобою солидарны.

— К вечеру мы доберемся до гостиницы при монастыре Святого Филиана, — отвечал монашек.

— Для вас — в самый раз, — отозвался Бард. — Но таким, как я, святые отцы обычно не рады. Я заночую в Дин-Гуарди. Там меня тоже терпеть не могут, зато боятся.

Чем дальше шли паломники, тем более жалко выглядели окрестные дома: низкие, приземистые, с просевшими соломенными крышами. За обветшалыми оградами ютились крохотные садики. Справа возделанные поля сменялись полосой песка, а еще дальше, на скалистом уступе, далеко вдающемся в море, высилась громадная крепость.