Он вышел на лестницу, нарочито громко хлопнув дверью – Императрица потом обязательно сделает замечание по этому поводу, ну и плевать. Вдохнул поглубже, успокаиваясь и только тогда обратил внимание на шум, доносящийся снизу.

Дверь Леночкиной квартиры осаждал Вельский, причем делал это как-то совсем по-идиотски, барабаня кулаками в обивку, пинаясь и матерясь, с каждым словом все громче. Германа он заметил, лишь когда тот, положив руку на плечо, велел:

– Успокойся.

Успокаиваться Вельский не желал, наоборот, матюкнувшись, попытался ударить, красиво, картинно, с размахом и грозным словом. В общем, Герман успел врезать первым, сначала в мягкое подбрюшье, а потом, добивая, в рожу. Хрустнул нос, полилась кровь, и Вельский, заскулив, разом подрастерял былой пыл.

– Домой иди, – попросил Герман, чувствуя к этому моральному уроду нечто сродни благодарности. Раздражение, накопившееся внутри, исчезло, а ненависть к старухе снизилась до обычного градуса.

– Я тебя...

– Это я тебя и прямо сейчас, если не уберешься отсюда.

Еще раз повторять не пришлось, Вельский, зажимая ладонью раскровавленный нос, опираясь рукой на стенку, потащился вниз, а Герман, надавив кнопку звонка, строго сказал:

– Лена, открывайте, я знаю, что вы там. Вас Дарья Вацлавовна приглашает зайти.

– Ну и представляешь, в какой я ситуации? – Женечка закинула ногу за ногу и незаметно приподняла подол платья – ноги демонстрирует. Бесспорно, ноги хороши, особенно вон та родинка у коленки, но скучно... скучно, и все тут. Нет с Женечкой радости погони, флера страха, дурманящего и привлекающего, нет ощущения жертвенности и жертвы, нет удовольствия.

Один-два намека, и он получит это совершенное тело в полное свое распоряжение. Будет секс, техничный, как выступление фигуристки-олимпийки, разбавленный своевременными стонами, уместными охами и сложными элементами на катке супружеской кровати.

Не для него это. Да и она откровенно скучает. И неумелая попытка развеять скуку – встреча в кафе. Массивные столы, тяжелые, самотканые скатерти с орнаментом «а-ля рюсс», вышитые салфетки, меню, переплетенное соломой, и псевдорусская кухня – еще один элемент обмана.

Отвратительно. И Милослав, с трудом подавив зевоту, отстранился. Ему хотелось вернуться домой, включить компьютер и посмотреть, чем занимается Леночка. Не зря, не зря он и в этой квартирке камеры поставил...

Леночка была хороша своей непосредственностью – байковый халатик и кучерявые волосы, которые после душа завивались темными колечками, а подсохнув – пушились и выглядели копной мягкого сена. Брошенная на пол книга, неубранная чашка, лифчик на спинке стула, закинутые в угол колготки и ночные кошмары, из-за которых она вставала, включала свет и бродила по квартире, совсем не заботясь о внешности. В эти минуты она была особенно хороша.

Впрочем, Милослав осознавал, что многие, случись им сравнивать, без раздумий выбрали бы Женечку.

– Ну я понимаю еще, что эта глупая курица открыла рот и сдала Вельского, – Женечка уставилась на свое отражение в черной кофейной жиже. – Но какого она пошла на попятную, можешь объяснить?

Милослав не мог и не хотел. Более того, Женечкин супруг был совершенно безразличен ему. Более того, необходимость разговаривать об этом человеке, вызывала очередной приступ зевоты.

– Связалась с уродом. Гений он... ты не представляешь, как он меня со своей гениальностью достал.

– Разводись.

– И разведусь! – оскалилась Женечка. Мелкие зубки, острые зубки. Хищница. – Вот только квартира... формально, она ведь ему принадлежит. Ну вот, помяни и явится.

Милослав обернулся: у двери стоял Вельский и, размахивая руками, о чем-то говорил с девицей в сарафане и кокошнике. Девица теребила искусственную косу и всем своим видом демонстрировала нежелание отвечать на вопросы.

– Сейчас увидит, – философски заметила Женька и, вздохнув, добавила: – Как же он мне надоел, тупая скотина.

И подтверждая ее слова, Вельский повернулся, отодвинул официантку и бросился в зал. Милослав и сказать ничего не успел, как его вытащили из-за стола, походя опрокинув массивный стул, подняли в воздух и тряхнули.

Истошно завизжала женщина, с оглушительным звоном посыпалась посуда на пол, а перекошенное яростью, изуродованное лицо Вельского оказалось вдруг близко-близко.

– Он, да? Нашла с кем, да?

От него воняло водкой и кровью, и аромат этот стер страх, превратив его в нечто большее, нечто такое, чего Милослав не испытывал уже давно – с того самого вечера, когда умерла Леля.

– А ты еще больший идиот, чем мне представлялось, – заметила Женька, подымаясь. Скомкав расшитую красными петухами салфетку, кинула ее на пол, подобрала сумочку и нарочито медленно пошла к выходу.

Вельский остался. Вельский зарычал. А из распухшего, набрякшего лиловым носа потекла кровь. Ударит? Ну же... Милослав зажмурился, но ничего не случилось – его отпустили, отпихнули, и это было обидно.

Нельзя обманывать чужие ожидания.

* * *

Если бы Федина все же сумела подняться в пятую квартиру, то, пожалуй, с удовлетворением отметила бы, что наверху ничего не изменилось. Картины вот перевесили. Мебель передвинули. Бронзовая балерина переселилась из Дашкиной спальной в гостиную, а оттуда исчезла пара фарфоровых собачек и серебряная дама с зонтиком. На кухне появился новый сервиз, а в кабинете Вацлава – шторы. Вот, пожалуй, и все перемены.

Скинув туфли, Дарья облачилась в тапочки, прошлепала по коридору, на мгновенье задержавшись перед зеркалом, заправила выбившуюся прядку за ухо и, постучав в ближайшую дверь, громко спросила:

– Можно?

– Заходи, конечно. Заодно посоветуй, белая или желтая? – Сергей держал в руках вешалки с рубашками, Дашка, не глядя, ткнула в левую, нагнувшись, подняла с пола книгу, которую кинула на тумбочку, и наоборот, скинув на пол мятые брюки, забралась в кресло.

– Ну и как она?

– Плохо. Надо что-то решать. Ну подумай, она же не может жить одна, там, это... это неправильно! – Дашка прикусила ноготь, она всегда так делала, когда хотела сказать больше, чем получалось. – Она почти и не узнает меня, думает, что я – маленькая. И ты. И Милка. И что мы ее выгнали, чтоб она его не видела, а сами прячем. И еду она выбрасывает, чтобы не отравили, и... я с тетей Клавой говорила, так она советует нанять кого...

– Мы уже об этом говорили, – Сергей ловко застегнул запонки, подняв воротничок рубашки, принялся колдовать над узлом галстука. – Помнишь?

Конечно, Дашка помнила. И получше некоторых, тех, что целыми днями на работе торчат, а выходные и праздники в командировках проводят. Ну да, она понимает, что Сергей работает, что с него спрос особый, и из-за отца, и потому, как доверие оказали, должность-то не по годам... а тут она со своими проблемами. Нет, конечно, проблемы не только ее, происходящее с Желлочкой всех касается, но почему-то думает об этом одна Дашка.