Несмотря на то что Пудинг была дочерью врача, а следовательно, занимала более высокое положение, чем дети фермеров и рабочих, те избрали именно ее главной мишенью своих шуток, потому что она выглядела круглолицей простушкой. Девочка была особенно разочарована, что пикник проводится в Слотерфорде, и утешала себя тем, что, обходя столы, выскребала из чашек остатки мороженого и подбирала с тарелок последние крошки печенья. Ее любили, так как она была веселой и стремилась всем угодить, и у нее никогда не возникало проблем с другими детьми; Пудинг ладила даже с маленькой Зиллой, дочкой Таннера, невероятно тощей, которая, как всем было известно, могла ударить или укусить из-за самого ничтожного повода. Один из фермерских мальчишек, Пит Демпси, подобно Пудинг, тоже был пухлым, но, вместо того чтобы стать ей союзником, он обычно становился первым, кто начинал ее дразнить, – возможно, чтобы самому не попасть под огонь насмешек.

Когда мисс Уортон объявила игру «свинья посредине»[38] и спросила, кто будет первой свиньей, все захихикали и указали на Пудинг. А когда Нэнси Хадли обратилась к ним и спросила, кто пробрался на кухню и взял там полбуханки хлеба, все опять засмеялись и снова указали на Пудинг, хотя было куда логичней заподозрить Зиллу Таннер (это оказалась действительно она – хлеб выпал у нее из-под юбки, когда в конце дня они строем шли из амбара). Когда же началась «охота за сокровищами»[39] и Пудинг застряла между сломанными досками старых яслей, ей никто не помог. Наоборот, все расхохотались, глядя, как девочка, набивая себе синяки, барахтается в тщетных попытках высвободиться, а слезы текут по раскрасневшемуся лицу. Дети веселились, пока не появился Алистер Хадли, который раздвинул доски, чтобы Пудинг могла выбраться, а затем взял девочку под мышки, поставил на ноги – не без усилий – и стряхнул пыльное старое сено с ее платья.

– Ну вот. Снова красавица, – сказал он, несмотря на то что на подбородке у Пудинг висела капля, вытекшая из носа, и ленты выпали из ее волос. – А вам должно быть стыдно, – обратился Алистер к остальным детям, которые хмуро смотрели на эту сцену. – Надо быть добрее друг к другу, особенно сегодня, когда вы так прекрасно проводите время.

Широко раскрыв глаза, весельчаки молча проглотили этот выговор. Алистер Хадли был самым важным человеком в деревне. Он был чисто одет, красив и богат. На него так или иначе работали почти все в деревне. Сам Алистер Хадли поднял Пудинг, почистил ее платье и назвал красавицей – с тех пор она его полюбила самой горячей любовью. Дети провели остаток дня, угождая Пудинг, как только могли, хотя к тому времени мистера Хадли уже не было рядом. Действие его чар, однако, не могло продлиться вечно, и скоро все опять принялись смеяться над ней, но это уже не имело значения. Сердце Пудинг принадлежало ему.

Она очнулась от своего задумчивого состояния, когда вошла в сарай для хранения сбруи и увидела там Хилариуса, сидевшего на стуле с открытой книгой у растопленной, несмотря на жару, печки. Старик сюда обычно не приходил, поскольку всю упряжь, какая ему требовалась, держал в большом амбаре, и она подумала, не закончились ли у него запасы мыла или чистого холста. А может, ему понадобился пробойник? Но тут она увидела, что старик держит в руках «Историю самых темных злодеяний», ту самую книгу, которую она принесла с собой, чтобы почитать во время перерыва на чай. Оказывается, он тоже знал грамоту. Девушке стало стыдно, что до сих пор это не приходило ей в голову.

– О! Здравствуйте, Хилариус. Вы меня напугали, – проговорила она. Старик кивнул и встал. Он хмурился, но не выглядел раздраженным. Скорей, его озадачивала какая-то мысль, чем мучило настоящее беспокойство. – У вас все в порядке? – спросила Пудинг.

– Ага, – буркнул Хилариус рассеянно.

У него был очень странный акцент. Смесь уилтширского и чего-то необычного, чужого, доставшегося в наследство от страны, где он появился на свет. Однажды Пудинг спросила, откуда он родом, но старик с упреком посмотрел на нее и сменил тему разговора, так что она почувствовала себя нарушительницей приличий, а потому больше никогда не заводила об этом речь. Старик закрыл книгу и повертел ее в руках, морща лоб, отчего кожа на нем стала еще больше походить на кору дуба.

– В чем дело, Хилариус?

– Не стоит читать о таких вещах, – произнес старик, кладя книгу на табуретку позади себя. Это было странно. Пудинг ожидала, что он ее отдаст. Хилариус остался стоять между девушкой и книгой, скрестив руки, словно охранял свою подопечную от неведомого зла. – Иначе недалеко до беды.

– Вы имеете в виду, что мне будут сниться кошмары? Моя мама говорит то же самое всякий раз, когда я читаю романы, полные ужасов. Но не волнуйтесь, со мной ничего страшного не произойдет, – проговорила Пудинг веселым голосом, желая его успокоить.

Она улыбнулась, но Хилариус продолжал хмуриться, глядя куда-то мимо нее, на пол. Последовала длинная пауза, и Пудинг не решилась ее прервать.

– Тебе не надо читать такие книги, девочка, – проворчал Хилариус, а затем кивнул, будто сказал все, что ему требовалось, и вышел.

Чувствуя себя немного виноватой, несмотря на то что старику было решительно не из-за чего так расстраиваться, Пудинг убрала книгу подальше от посторонних глаз и попыталась вспомнить, зачем пришла в этот сарай.

* * *

Ирен завернула ветхую грязную куклу в старый шарф, обращаясь с ней с большой осторожностью, чтобы нечаянно не повредить. Вообще говоря, если бы интуиция не подсказывала ей отнестись к кукле со всей серьезностью, ее интерес вполне мог ослабнуть, едва возникнув, несмотря на яростный сарказм Нэнси и неподдельный ужас, который Ирен прочла на лице Иосифа Таннера. Странное чувство важности находки постоянно присутствовало на периферии сознания, словно мимолетное воспоминание, засевшее в памяти со времен раннего детства, бесформенное и мучительное. Она не могла разобраться в том, что ее беспокоит, но понимала одно: ей требуется узнать об этой кукле хоть что-то.

– Наша бабуля сразу поймет, в чем дело, – удостоверившись, что Нэнси его не слышит, тихо проговорил Иосиф Таннер.

Его слова прозвучали так, будто, посоветовав прибегнуть к помощи старухи, он не сомневался, что Ирен в ней нуждается, хотя та не могла понять, откуда у него взялась такая уверенность. Сказанное походило на предложение, которое делают лишь раз и больше не повторяют. В голосе юноши было что-то убедительное, равно как и в самом темноволосом немытом пареньке с его нервозностью и энергией.

После обеда, когда Ирен спустилась из спальни, одетая для предстоящей прогулки в наименее городскую одежду, какая у нее имелась, – бежевую юбку, длинный жакет из сурового полотна и крепкие кожаные туфли, – Нэнси в последний раз высказала свое мнение о походе к Таннерам. На самой Нэнси были бриджи и льняная рубашка, застегнутая на все пуговицы. Прежде чем заговорить, она окинула взглядом наряд Ирен.