По его понятиям, это было нечестно, невозможно. Выходило, что все три дороги ему заказаны, как в сказке — «направо пойдешь… налево пойдешь… прямо пойдешь… голову потеряешь».

В таком положении, при таких сомнениях любая мелочь, злое словцо, любые завадовские могут стать той последней каплей яда, которая создаст смертельную дозу.

Наследием Радищева справедливо считается его революционная мысль, революционная книга. Заметим, однако… что и сомнения, метания, даже самоубийство Радищева — все это тоже завещано потомкам для обдумывания». Говоря проще, Александр Николаевич ускорил свой уход, из жизни, потому что был искренним революционером.

Г. Ш. Чхартишвили (Борис Акунин) в книге «Писатель и самоубийство» высказал более примитивную, унижающую Радищева версию причин его гибели. Впрочем, ее придерживалось большинство современников самоубийцы. «Председатель комиссии граф Завадовский разгневался и пригрозил мечтателю повторной Сибирью… Для Радищева оказалось достаточно одной угрозы повторного унижения. Он занервничал, стал всем говорить, что «до него добираются», и уже не мог думать ни о чем другом». Далее автор описывает само событие. Другими словами, раскисший с перепугу писатель предпочел поскорее сбежать от новых передряг в небытие.

Таковы основные предположения причины самоубийства писателя. Нюансы оставим в стороне.

11

Рассказу о гибели Радищева Г. Ш. Чхартишвили предпослал небольшое, но, на мой взгляд, весьма любопытное рассуждение об интеллигенции. ««Интеллигентская» линия в российском суициде обозначилась с конца XVIII века, когда в России появилось это качественно новое сословие, столь упорно не поддающееся дефиниции[38]. Попробуем все же определить его основной видоопределяющий компонент. Дело явно не в «европейскости» — русские дворяне начали европеизироваться еще за сто лет до этого. Пожалуй, и не в какой-то особенной образованности, хотя она несомненно укрепляет и развивает «интеллигентность». Даже — возразим Боборыкину[39] — не в разумности и умственной развитости… Так в чем же дело? Что это за таинственный небиологический ген, некогда разделивший русское общество надвое?»(?)

В начале XXI в. к понятию «интеллигенция» предлагается подходить дифференцировано. Согласно социологу Г. Г. Силлиасте, этот слой нашего населения расслоился ныне на три страты (прослойки):

1) высшая интеллигенция — люди творческих профессий, развивающие науку, технику, культуру, гуманитарные дисциплины (подавляющее большинство их заняты в социальной и духовной сферах, меньшинство — в промышленности, т. н. техническая интеллигенция);

2) массовая интеллигенция — врачи, учителя, инженеры, журналисты, конструкторы, технологи, агрономы и другие специалисты (работают преимущественно в отраслях социальной сферы — здравоохранение, образование; в меньшей мере в промышленности; еще меньше в сельском хозяйстве или в торговле); 3) полуинтеллигенция — техники, фельдшеры, медицинские сестры, ассистенты, референты, лаборанты. По уровню жизни преобладающая часть этой страты в России живёт за чертой бедности.

Пожалуй, я согласен с теми, кто утверждает, что «интеллигенция» — это не столько сословие, сколько духовное состояние. И суть этого состояния очень проста, определяется понятием «уважение к личности». Прежде всего, разумеется, к своей собственной — то есть в чувстве собственного достоинства. Но сохранять собственное достоинство можно только тогда, когда не покушаешься на достоинство других людей. И уважать свою личность можно, только если с уважением относишься к другой личности. Все это, конечно, прописные истины, но ведь мы искали основу, принципиальную формулу, а она и не бывает чересчур мудреной.

Дворянство было первым русским сословием, которое перестали пороть, и в лучших представителях этого класса немедленно угнездилось то самое, неудобное для выживания, но неистребимое качество, которое и составляет сухой остаток «интеллигентности». В ее основе — чувство независимости и внутренней свободы. А за свободу, как известно, нужно платить, в том числе и самой дорогой ценой — жизнью. При Анне или Елисавете русскому дворянину и в голову бы не пришло накладывать на себя руки из-за такой ерунды, как десяток-другой «горячих», — а в XIX столетии для «интеллигента» одной угрозы физического воздействия было достаточно, чтобы предпочесть смерть. Дворяне из варшавского гарнизона, которые в 1816 году устроили весьма своеобразную обструкцию великому князю Константину Павловичу (он оскорбил двоих офицеров, и в знак протеста семеро их однополчан покончили с собой), еще не знали, что они «интеллигенты», и, вероятно, думали, что отстаивают шляхетскую честь. Но шляхетской чести не бывает, есть просто честь — и бесчестье. Годом ранее все тот же Константин замахнулся на конногвардейского поручика, но тот остановил руку великого князя, дерзко воскликнув: «Охолонитесь, ваше высочество! Никогда больше член царского дома и вообще начальник не осмеливался поднять руку — нет, не на офицера или дворянина, — а на любого человека, который держался с чувством собственного достоинства (номенклатурные работники всех времен этаких опознают сразу и хоть не любят, но уважают). К сожалению, мы плохо помним имена тех наших соотечественников, кто заплатил жизнью сначала за становление, а потом, в постсталинскую эпоху, за реставрацию русской «интеллигенции»».

Конечно, это не попытка дефиниции «интеллигенции», это типичная для интеллигента профанация проблемы с целью лишний раз выгодно представить публике себя и свое окружение. Прежде всего, сделано смешение «интеллигентности» как типа или характера поведения с социальной группой, называемой «интеллигенцией»; прилагательным автор (вслед, кстати, за многими его предшественниками) попытался подменить существительное. Это не просто не одно и то же, но зачастую эти понятия никак не связаны друг с другом. Согласен, о терминах не спорят, а договариваются, но под «интеллигенцией» обычно понимают образованную часть населения, занимающуюся интеллектуальным трудом, в частности творчеством. Все же качественные характеристики, которые интеллигенты зачастую пытаются приписать своей социальной группе как присущие преимущественно ей, на самом деле свойственны представителям любой другой социальной группы, причем в процентном отношении порой в гораздо большей мере, чем интеллигентам. Вся прочая аргументация, приведенная г-ном Чхартишвили, всего лишь игра с частностями. При такой методе анализа несложно вообще любые построения человеческого разума обращать в бессмыслицу хаоса. В одном можно безоговорочно согласиться с автором: интеллигенция и впрямь распоясывается там и тогда, где и когда перестают пороть за глупость и подлость и исчезает опасность для задницы «мыслителя». Но не об этом сейчас речь.