лишился своей тяжелой позолоты и украшений, в нем внезапно проступили изящные и благородные черты древнего русского зодчества, те самые, какими отмечены лучшие из церквей в России, ведь прототипом Храма Христа Спасителя послужили Успенский и Архангельский пятиглавые кремлевские соборы.

Долго и пристально всматривался Вадим в тускнеющую картину за рекой. Ощущение чуда, нахлынувшего на него, не отступало. В его памяти возникали рисунки, которые он видел в синей папке деда: варианты, предложенные для «опрощения» и «облагораживания» Храма. Наверное, теперь - парадоксальным образом, из-за грубого «раздевания» Храма - произошло то, что приближало огромное строение к замыслам Никиты Мостовикова, дерзновенного зодчего?

На днях сбросят решетчатые каркасы куполов, заложат в подготовленные шпуры в каменных станах и пилонах взрывчатку, установят электродетонаторы и капсюли, и Храм в мгновение ока будет уничтожен!…

Мороз залютовал. Пронзительный ветер разогнал ворон от почерневшей полыньи, и они улетели к Храму на ночлег. А озябший инженер все не уходил с берега - никак не мог налюбоваться «раздетым» заиндевевшим шедевром, памятуя, что видит его отсюда, вероятно, в последний раз.

«Да неужели ж только я один, - в отчаянии думал он, - вижу и понимаю это? Один во всей Москве?! Во всей России?! Невозможно, чтобы этого не видели и не понимали наши знаменитые зодчие, градостроители, теоретики новой архитектуры?!

Неужели никому из них не пришла в голову простейшая мысль о том, что гораздо разумнее, если это необходимо, если так требует, как говорят, «дух времени», вместо того чтобы уничтожить, превратить Храм в исторический лекторий, небывалый музей войны 1812 года?* А Дворец Советов можно построить в другом месте. Например, на Воробьевых горах - на возвышении, откуда видна вся Москва. И на виду всей Москвы!…

[* В 1930 году рабочие предлагали Храм передать под музей.]

Может быть, кто-нибудь из корифеев уже решился и сделал такое простое предложение?

Может быть, отменят взрыв?!»

И тут Вадим вспомнил, что архитектор Куцаев, с которым он подружился в мастерской ВХУТЕИНа, на днях говорил ему, что среди участников конкурса по проектированию Дворца Советов немало честолюбцев. Они, уподобившись Герострату, ратуют за немедленное разрушение Храма. Уверенные в том, что их проект Дворца Советов будет принят, они с нетерпением ждут сноса Храма, чтобы на его месте в центре Москвы воздвигнуть здание, которое впишет в историю их имена…

«Так разве отменят взрыв? - размышлял он. - Нет, не отменят. Кто пойдет против главного идеолога перестройки исторического города, «рулевого» москбвских большевиков Кагановича?

Барановский, вон, воспротивился сносу храма Василия Блаженного, отстоял и оказался в ссылке».

А было это так. Ученого и реставратора Петра Дмитриевича Барановского* вызвал к себе Каганович, чтобы поручить ему обмерить и зарисовать собор Василия Блаженного**. Петр Дмитриевич, естественно, поинтересовался, для какой цели потребовалась эта работа. Ему объяснили. Архитектор не поверил своим ушам. Он напомнил, что Покровский собор стоит посреди Москвы без малого четыреста лет и давно стал одной из архитектурных доминант Красной площади. А поставлен он в честь взятия Казани - окончательного избавления Руси от татаро-монгольского ига.

[*Барановский П.Д. (1892-1984) - архитектор-реставратор, занимался реставрацией ценнейших памятников старины в Москве, Ярославле и других русских городах. Был директором музея «Коломенское».]

[** Храм Покрова на рву был построен в 1555-1561 годах в связи со взятием войсками Ивана Грозного Казани (1552) в честь праздника Покрова Богородицы. А когда в 1588 году к храму была пристроена десятая церковь святого Василия, названная по имени блаженного (юродивого) Василия, могила которого была неподалеку, церковь получила второе, неофициальное название - собор Василия Блаженного.]

Ученому дали понять, что приглашен он вовсе не для того, чтобы читать вздорные лекции.

Барановский возмутился, ушел не попрощавшись и в тот же день послал телеграмму на самый «верх». Вскоре непокорного архитектора не без «помощи» Кагановича отправили в ссылку на несколько лет.

Наши ведущие зодчие не пойдут на такое самопожертвование…

Самого Кагановича Вадим однажды видел. Это было летом 30-го года. По центру Москвы медленно катила, сверкая лаком, открытая заграничная машина «линкольн». В ней сидел рано полысевший человек с усиками лет тридцати семи - Бычок*** - и властно, по-хозяйски указывал тросточкой то на одно, то на другое старинное здание, храм или особняк. Рядом на кожаном сиденье устроилась авантажная секретарша с модной челочкой. Она делала пометки в реестровой книге старинных зданий, «засорявших столицу». Послушно поставленный ею крестик означал смертный приговор - взрыв или разборку здания…

[*** Прозвище Кагановича.]

По указанию Кагановича в Москве порушили много церквей, которые вовсе не мешали реконструкции города. Москвичи пытались было отстоять Иверские ворота с часовней и церковью на углу Никольской улицы. Не смогли. Каганович безапелляционно заявил, подводя итог спору: «А моя эстетика требует, чтобы колонны демонстрантов шести районов Москвы одновременно вливались на Красную площадь».

Вадим слышал, что разрушитель с тросточкой и его подручные предлагали «ликвидировать» весь Кремль - с башнями, стенами, дворцами и храмами.

- Что нам Кремль? - говорили они. - Все там для нас классово чуждое. Все царское да поповское. Колокол и тот «Царем» назвали! Пушку - тоже! А раз так, ежели в этом Кремле все нам враждебное, то надо и поступить соответственно, как поется в нашем пролетарском революционном гимне: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья!» А затем на чистом месте «мы наш, мы новый мир построим».

В субботу, 5 декабря, Вадим пришел в Управление строительства Дворца Советов за полчаса до начала работы. Окна служебного помещения, размещавшегося на первом этаже дома- «великана»*, почти напротив Храма Христа Спасителя, покрылись за ночь от мороза толстым слоем узорного ледяного инея. Что происходило на улице, через тусклые стекла не было видно.

[* Так в 30-х годах называли в Москве здание на улице Серафимовича, известнее в наше время как «Дом на Набережной».]

«Так оно и лучше, - подумалось Вадиму. - Разве мне обязательно видеть разрушение Храма? Потом эта печальная картина будет меня преследовать всю жизнь…»

До взрыва Храма оставалось минут сорок. Ему не хотелось ни за что браться, хотя работа была, навалилась какая-то апатия, все помыслы устремились туда - к Храму… Сотрудники, отправляясь наблюдать за разрушением каменной громады, звали Вадима с собой, но он отказался, сославшись на недомогание.

Когда все ушли, Вадима охватила тоска. Сидеть одному в пустой комнате со слепыми окнами, смотреть на часы и ждать грохота взрыва? Нет! Это будет невыносимо!

Вадим сорвался с места, поспешно оделся и вышел из управления.

На заснеженной набережной было тихо и безлюдно. Милиция заблаговременно перекрыла соседствующие с