Звукоусилители замолкли. Танцпол, к тому моменту слегка поредевший, снова заполнился. Повисла небольшая пауза без музыки, словно давая передышку усталым потным телам, потом нас залил хлынувший сверху голубоватый свет и прозвучали первые ноты «Una lacrima sul viso»[48]. Каролина подошла, улыбнулась, обвила руками мою шею, и мы начали медленный томный танец, плавно двигаясь по кругу и тесно обнявшись среди сотни пар, которые покачивали бедрами, кружились или оставались неподвижными. Она поцеловала меня. Или же это я сделал первый шаг. Результат тот же.

Нас понесло.

Жара была, как в тропической оранжерее. Каролина, положив голову мне на плечо, отдавалась моменту. Первую песню сменила «Nights in White Satin»[49]. Это было божественно. Я не помню, чтобы еще когда-либо испытывал подобное ощущение счастья, мне хотелось, чтобы это длилось вечно. И вдруг Каролина подняла лицо, уставив на меня расширенные глаза, приоткрыв рот, с дрожащими губами, как если бы не находила слов.

– Черт! У тебя стоит! – наконец прошептала она мне в ухо.

* * *

От чего зависит жизнь?

В сущности, от пустяков. От хладнокровия Каролины. От того факта, что ей хотелось избежать скандала, столпотворения, которое могло плохо закончиться, а может, она знала многих в этом тщательно оберегаемом мирке, и ей претила мысль стать той, кто привел волка в овчарню. Я не смею представить, что случилось бы, закричи она вдруг: «На помощь, здесь мужик!» Целая толпа матрон набросилась бы на меня, разодрала в клочья, растоптала, линчевала, оскопила – в каком жалком виде я бы оттуда выбрался? А Виржини, горгона на входе? Она без колебаний выцарапала бы мне глаза и придушила, причем как нечего делать. А может, еще и нарочно продлила бы агонию, заставив заплатить за преступление, – я выставил ее на посмешище! Я обманул ее прозорливость и – кто знает! – стал причиной ее увольнения за непростительную халатность. Хотя не исключено, что обошлось бы без насилия, я покинул бы танцпол в кладбищенском молчании, под каменными взглядами, исполненными осуждения и отвращения, которые приберегают для Иуды и прочих предателей, на их лицах я читал бы лишь презрение и жалость, и этот позорный финал был бы еще хуже. Всякий раз, когда я об этом думаю, у меня по спине пробегает холодок.

Но Каролина приложила палец к моим губам, взяла меня за руку и потянула прочь с танцпола, мы забрали в гардеробе наши пальто, она расцеловалась на прощание с тремя приятельницами, и мы покинули «Динго», как две влюбленные, которые решили удалиться пораньше.

* * *

Истина оказалась куда приятнее, Каролина была бисексуальна, она не желала смерти грешника, который еще мог послужить правому делу; мужчина я или женщина – для нее роли не играло, ей было глубоко плевать, на подобных архитектурных деталях она не зацикливалась, она только стремилась быть счастливой. Думаю, права именно она, мы все бисексуальны, нравится нам это или нет, инструментарием владеем мы все, а вот руководством пользователя – не всегда. Именно из-за него и возникают проблемы, мы не можем его прочесть, словно он написан на незнакомом языке, и мы кладем часть жизни на то, чтобы его расшифровать.

Каролина была из тех людей, кто живет настоящим моментом. То она говорила, что, если мне хочется, я могу остаться у нее. На следующее утро она будила меня и заявляла, что лучше бы мне вернуться к себе. Она исчезала на многие дни, не отвечала на звонки и сообщения. Периодически возникала, объявляясь без предупреждения в «Беретике», был ли в тот вечер матч или нет. Я вдруг видел ее перед собой, облокотившуюся о пианино. Она просила сыграть «In the Mood for Love». Я с удовольствием подчинялся. Однажды дождливым вечером, когда я пел для нее, я вдруг понял, что весь успех этой песни, возможно, в том, что она рассказывает о непредсказуемости любви, о нашей удаче или невезении, о безумной лотерее, весь смысл которой – встретить нужного человека в нужный момент.

– Ты идешь?

Я шел за ней. Мы не принимали никаких решений, мы были вместе, когда бывали вместе, вот и все. Наша связь изначально была особенной. Из нас получилась странная пара. И мы поступили, как и все остальные пары, я полагаю. Мы обзавелись привычками.

Хорошими или дурными, я не знаю.

Мы вернулись в «Динго». Она не хотела, не то чтобы особенно чего-то боялась, просто не испытывала потребности бывать там со мной. Я настоял, и она уступила. Мы преодолели без проблем барьер по имени Виржини, которая была счастлива впустить такую милую парочку. Встретили ее подружек, которые стали и моими, даже если мы никогда ни о чем особенном не говорили из-за грохочущей музыки. Пили коктейли всех цветов, сладкие и крепкие, с замысловатыми названиями, которые взрывали мозг, вызывали желание поднять руки, опустить голову и вертеться, как кружащиеся дервиши.

А еще были бежевые пилюли и странные белые порошки.

Я открыл для себя счастье танцевать ночь напролет, пока не переставал понимать, в каком мире существую, пьяный от звуков и пульсаций. А когда мы выходили ранним утром, в спящем Париже было так холодно, что бледные пустынные улицы казались нам прекрасными, я давал ей немного места в моем дафлкоте, мы еще немного бродили, а потом отправлялись к ней поспать несколько часов. У нас даже не оставалось ни сил, ни желания заниматься любовью, мы просто рушились на постель. Ей хватало мужества поставить будильник, чтобы пойти на работу, и несколько раз я просыпался у нее один. И вставал как раз вовремя, чтобы успеть в один-два «Макдоналдса».

С того момента у меня началась довольно бурная ночная жизнь. Это как наркотик, я с нетерпением ждал, когда настанет время туда идти. Я бывал там каждый вечер, или почти. После «Беретика» я больше не возвращался вместе со Стеллой. Никаких внятных разъяснений я не давал, а она, сгорая от любопытства, засыпала меня вопросами: хотела знать, куда я хожу и с кем встречаюсь.

– Я тебе не говорю, потому что ты расскажешь Лене, а ей это может не понравиться.

У меня вошло в привычку отправляться в «Динго» без Каролины в те вечера, когда она не могла; бдительность Виржини больше не представляла проблемы – она стала подружкой. Рассказывала мне о своей жизни, как ей не удалось добраться до пьедестала на чемпионате Франции по культуризму, оба раза она финишировала четвертой, потому что не хотела накачиваться всякой гадостью. Но она не теряла надежды, что однажды у нее получится, только нужно найти спонсора, что не просто, и у нее нет времени тренироваться. Часто я обнаруживал Каролину, когда отрывался на танцполе, и мы танцевали вместе, или нет. Иногда я замечал, как она флиртует со своими приятельницами, она ничего и не скрывала, а меня это не беспокоило. Я еще не описал Каролину: у нее правильные черты лица, темные волосы средней длины и челка, яркие брови; в зависимости от освещения ей можно дать лет двадцать пять – тридцать; в компании ее с первого взгляда не заметишь, но, когда она танцует, смотрят только на нее.