направляют все свои усилия и труды. Ведь в то время, как наиболее добросовестные корифеи науки, казалось, должны были бы прежде всего стремиться сделать какое-нибудь выдающееся открытие в науке, которой они занимаются, они, наоборот, считают достаточным оставаться только на вторых ролях, добиваясь славы тонкого истолкователя, сильного и энергичного оппонента или опытного популяризатора, т. е. тех ролей, которые, правда, могут увеличить кое-какие доходы и, так сказать, подати науки, но которые никогда не смогут увеличить основного достояния и владений ее.

Но наиболее серьезная из всех ошибок состоит в отклонении от конечной цели науки. Ведь одни люди стремятся к знанию в силу врожденного и беспредельного любопытства, другие — ради удовольствия, третьи — чтобы приобрести авторитет, четвертые — чтобы одержать верх в состязании и споре, большинство — ради материальной выгоды и лишь очень немногие — для того, чтобы данный от Бога дар разума направить на пользу человеческому роду. Как будто наука — это ложе, на котором взволнованный и беспокойный ум мог бы отдохнуть, или галерея, либо портик, внутри которых ум мог бы свободно прогуливаться, или башня, с высоты которой гордый и честолюбивый ум мог бы взирать на все вокруг, или крепость, либо бастион, предназначенные для сражений и битв, или доходная торговая лавка, а не богатое хранилище и сокровищница, созданные во славу творца всего сущего и в помощь человечеству. Ведь именно служение этой цели действительно украсило бы науку и подняло бы ее значение, если бы теория (contemplatio) и практика соединились более прочными узами, чем до сих пор. И это единение, конечно, должно было бы стать таким же, каким является союз двух верховных планет, когда Сатурн, покровитель спокойствия и созерцательного размышления, объединяется с Юпитером, покровителем общественного рвения и деятельности. Впрочем, когда я говорю о практике и деятельности, я никоим образом не имею в виду науку прикладную и стремящуюся к непосредственной выгоде. Ведь я прекрасно понимаю, насколько это задерживало бы развитие и прогресс науки и напоминало бы о золотом яблоке, брошенном перед Аталантой: она нагнулась, чтобы поднять его, и это помешало ее бегу: И отклонилась с пути, и нагнулась за золотом жарким[78].

Я также не собираюсь делать то, что, как говорят, сделал Сократ: «Отозвать философию с неба, дабы обратилась она на земное»[79], т. е. оставить в стороне физику во имя торжества моральной философии и политики; ведь подобно тому как небо и земля объединяются вместе для того, чтобы охранять жизнь человека и помогать ему, такова же должна быть и цель обеих философий, которые должны, отбросив пустые спекуляции и все бессодержательное и бесплодное, сохранить лишь то, что прочно и плодотворно, чтобы тем самым наука была не гетерой, служащей для наслаждения, и не служанкой корысти, но супругой для рождения потомства, для радости и нравственного утешения.

Я, кажется, уже вскрыл и как бы рассек ударом скальпеля все те вредные нарывы (или по крайней мере главнейшие из них), которые не только препятствуют развитию наук, но и дают повод для их обвинения. Если, впрочем, я сделал это слишком болезненно, то следует помнить пословицу: «Честны раны, нанесенные любящим, коварны поцелуи недоброжелателя»[80]. Как бы там ни было, мне кажется, что я по крайней мере заслужил доверие в том, что я скажу сейчас в защиту науки, если непосредственно перед этим я так откровенно критиковал ее. Однако я не собираюсь писать панегирик наукам или петь гимн Музам, хотя, быть может, уже давно их святыни не прославлялись должным образом. Моя цель заключается в том, чтобы без прикрас и преувеличений показать истинный вес науки среди других вещей и, опираясь на свидетельства божественные и человеческие, выяснить ее подлинное значение и ценность.

Таким образом, прежде всего значение науки мы будем искать в архетипе или образце, т. е. в атрибутах и деяниях Бога, насколько, разумеется, они раскрываются человеку и могут быть предметом трезвого исследования, Однако здесь название науки оказывается неподходящим, ибо всякая наука есть приобретенное знание, но в Боге никакое познание не является приобретенным, а изначально присуще ему. Поэтому следует найти другое название, а именно мудрость, как и указывает Священное писание.

Дело обстоит так: мы обнаруживаем в деяниях творения двойную эманацию божественной силы, из которых одна является выражением могущества, другая — мудрости. Первая проявляется в создании всей громады материи, вторая — в красоте приданной ей формы. Установив это, следует отметить, что ничто в истории создания не мешает верить тому, что эта нерасчлененная масса неба и земли, материя, была создана в один миг; на устройство же ее и распределение по формам пошло шесть дней: столь отчетливо Бог выказал различие в проявлении могущества и мудрости. Кроме того, относительно создания материи не сообщается, что Бог при этом сказал: «Да будет небо и земля», подобно тому как это сказано о следующих его деяниях, но просто называется действие: «Бог создал небо и землю»[81]. Так что материя представляется как бы созданной руками, введение же формы требует использования закона и декрета.

Перейдем от Бога к ангелам, природа которых ближе всего природе Бога. Мы видим, что среди ангелов (если, конечно, доверять знаменитой «Небесной иерархии», которая приписывается Дионисию Ареопагиту) первое место занимают серафимы, т. е. ангелы любви, второе место — херувимы, ангелы света, третье же и последующие места предоставляются ангелам престола, правления и прочим ангелам могущества и власти, так что из самого этого порядка и распределения совершенно ясно, что ангелы знания и просвещения стоят выше ангелов власти и могущества[82].

Переходя от духовного и интеллигибельного к формам чувственным и материальным, мы читаем, что первой из созданных форм был свет, принадлежащий к естественным и телесным субстанциям, которому соответствует среди духовных и нетелесных субстанций мудрость.

Так, в распределении дней мы видим, что день, в который Бог отдыхал и созерцал свои творения, был более благословенным, чем дни, в которые он создал и благоустроил все здание Вселенной.

Мы читаем, что по завершении творения человек был помещен и раю, чтобы он там созидал, но у него не могло быть иного дела, кроме того, которое сводится к созерцанию, т. е. цель которого может быть определена не какой-нибудь необходимостью, но лишь наслаждением и деятельностью, не приносящей страдания. А так как в то время не могло быть никакого противоборства природы, никакой работы в поте лица, то неизбежно следует, что человеческая деятельность была связана с наслаждением и размышлением, а не с физическим трудом и практическими действиями. Кроме