Впрочем, может, и к лучшему, что у Роберта не нашлось нынче времени. Благодаря этому я осталась дома, а в семь мне позвонил Яцек из Парижа. Ужасно спешил, сказал лишь, что еще не знает даты своего возвращения и что придет адъютант полковника Корчинского забрать желтый запечатанный конверт, который лежит в среднем ящике бюро. Я напомнила Яцеку, чтобы он привез мне большой флакон «Voyage de noces». Подозреваю, те, что можно достать в Варшаве, куда слабее.

Конечно же, сразу после нашего разговора я отыскала в бюро тот конверт. Было мне ужасно интересно, что в нем лежит. Увы, огромная сургучная печать делала его вскрытие совершенно невозможным. Но я не думаю, будто внутри могло оказаться нечто интересное для меня. Полагаю, там находятся какие-то государственные бумаги, причем те, которым Яцек придает изрядное значение. На конверте красным карандашом написано: «L.K.Z. – 425». Что ж, они всегда довольно таинственны.

Около восьми появился обещанный адъютант, симпатичный молодой офицер. Я предложила ему чашку кофе, но он отказался. Был чрезвычайно вежлив, и я заметила, что понравилась ему. Но все же он заявил: очень спешит и пришел забрать запечатанный конверт, о котором мне должны были телефонировать из Парижа. Я не стала его задерживать, тем более он, казалось, нервничал. Поблагодарил меня и удалился.

Когда дверь за ним затворилась, я посмотрела на его визитную карточку: поручик Ежи Сохновский. Весьма корректный молодой человек. Можно его смело приглашать на наши чаепития. Если он из тех Сохновских, что с Подола, возможно, и дальний родственник Яцека. Надо будет расспросить об этом маму.

Не знаю, отчего я нынче такая уставшая. Мне даже не захотелось отправиться с Тото на ужин. Осталась я дома. Аппетита нет совсем. Я съела лишь три спаржи и выпила чашку чая с капелькой красного вина. Тетка Магдалена подозрительно поглядывала на меня за столом, усматривая, похоже, в моем отсутствии аппетита признаки запретной любви к мнимому посреднику. Пусть Господь ей помогает. На самом деле все куда серьезней: за последний месяц я набрала целый килограмм и четыреста граммов.

Пишу в спешке эти несколько слов. Ранним утром пришла депеша из Холдова. Отец опасно болен. Я должна взять профессора Вольфрама и доктора Ярка и немедленно отправляться в Холдов. К счастью, оба могут позволить себе выехать. Я сильно беспокоюсь о здоровье и жизни отца. Увы, не могу сообщить дяде Альбину о своем отъезде. Тем временем тут могут случиться очень важные вещи. А машина уже у ворот.

Что было, что было!

Я должна контролировать свои мысли, иначе не сумею систематично и ясно все рассказать. Ранение отца, скандал, операция, тот желтый конверт, та рыжая шантажистка, дядя Альбин, Яцек, поручик Сохновский, расследование – все крутится у меня в голове, словно в водовороте. К тому же эта сбрендившая тетка Магдалена. Бедный Роберт! Наверняка думает, что я о нем позабыла. Чувствовала я страшное искушение отослать к нему из Холдова письмо, но в последний момент удержалась. Вспомнилась мне старая мудрая пословица: ничто так не пятнает женщину, как чернила. Письмо всегда может попасть в чьи-то чужие руки, как я видела совсем недавно.

Не хватало еще, чтобы Роберт оказался на прицеле.

Но по порядку!

Прежде всего, рана отца вовсе не оказалась настолько опасной, как думали сначала.

Тот португалец (никак не запомню его фамилию) наверняка не собирался причинять отцу боль. Сам был в отчаянье и уперся, что покроет все расходы на лечение. Разумеется, отец не мог пойти на это. Поэтому португалец пожертвовал изрядно денег на какую-то благотворительность. У них там, в Португалии, нет охоты, и он, увидев кабана, стрелял по нему во все стороны, словно безумец. В результате пуля пробила отцу – к счастью – лишь мышцы над бедром. Но шесть дней пришлось мне сидеть в Холдове. Об отъезде и речи быть не могло. Мама от страха совсем голову потеряла. А тут ведь почти двадцать человек! Та еще история.

То, что я сама не свихнулась, – даже странно. До сих пор не могу прийти в себя. Тем более что, если не считать здоровья отца, все остальное только ухудшается.

На следующий день по своему приезду в Холдов я получила депешу от дяди. Он доносил мне – в осмотрительных и совершенно неясных для кого-то непосвященного словах: из Брюсселя пришла неожиданная новость. О той бабе никто там ничего не знает, кроме того, что несколько раз она останавливалась в нескольких отелях.

Точно было выяснено – она вовсе не жительница бельгийских городов. Агентство допускает, что она не является персоной, достойной доверия. Правда, они продолжат поиски, но дядя давал понять, что не ожидает оттуда никакой существенной информации.

Это меня не обрадовало. Если бы мы о той дамочке узнали нечто конкретное, можно было бы говорить с ней совершенно иначе. Вся надежда на дядю.

К тому же свалилась на меня и еще одна история. А именно: в субботу утром в Холдов прибыло двое господ. Когда я вышла к ним, то с удивлением поняла, что не знакома с ними. Они представились. Оказалось, старший из них – полковник Корчинский, а младший – ни много ни мало, его адъютант, поручик Сохновский. Поскольку я не хотела в это верить, ибо новый Сохновский совершенно не походил на предыдущего, они показали мне свои документы. И тогда-то все прояснилось.

Мучили они меня три часа. Мне пришлось подробно рассказывать, как оно было с визитом того первого (фальшивого) адъютанта, точно указать время его прихода и его внешний вид. Дело, видно, было серьезным, поскольку полковник слово в слово записывал мои показания, а поручик тщательно закрыл все двери, чтобы никто не мог нас слышать. Оказалось, в желтом конверте были ужасно важные документы. И некая соседняя держава очень хотела бы их получить.

Кстати сказать, со стыдом должна признаться, что понятия не имею, какую державу следует называть «соседней». В разговоре мужчин то и дело звучало это слово, а я стеснялась спросить. Я ведь, как жена Яцека, не могла такого не знать. Но я догадалась, что под словами «соседняя держава» следует понимать Россию.

По крайней мере в этом я почти уверена. Полковник очень интересовался, не было ли у того поручика Сохновского русского акцента. Я честно отвечала – говорил он на чистейшем польском. Оба пана упрекали меня, что я поступила легкомысленно, ведь отдала конверт, не проверив документов человека, который ко мне пришел.

Это было оскорбительно, что я и дала им понять. Как это? Сперва муж телефонирует из Парижа, говорит, явится поручик такой-то сякой-то, адъютант такого-то и сякого-то полковника за таким-то и сяким-то предметом. Потом приходит господин в мундире, даже с какими-то там орденами, к тому же вполне симпатичный и прекрасно сложённый, представляется и просит отдать тот предмет. Как же мне было поступать? Это ведь смешно – требовать какие-то бумаги или подтверждения. Ведь я не полицейский. Мне и в голову такое не могло прийти, что в этом кроется определенный обман. Да и откуда бы кому-то чужому знать, что Яцек телефонировал мне и отдавал поручения?