А для нас — поляков, выбравших юг в надежде, что там легче с пропитанием, — настала очень тяжелая пора. В Семипалатинской области были хотя бы ячменные поля, работая на которых мы могли добыть себе немного зерна из колосьев. А в совхозе «Антоновка» (под Шымкентом) поля, куда нас отправили, оказались исключительно хлопковыми. Как известно, хлопок несъедобен. И мы опять начали страшно голодать. Я видела поляков, умирающих от голода. Помню двух женщин, к которым как-то зашла. Они сидели в избе на лавке, не в силах пошевельнуться. На продажу у них ничего уже не было. Истощенные, они просто ждали приближающейся голодной смерти.

Много месяцев (до встречи с Александром) мы провели в состоянии полной безнадежности. Хозяевами избы, где я тогда жила, были старушка и ее дочь. Старушка ведала домашними делами. Ее дочь работала на хлопковых полях и занималась своим скромным хозяйством. У них был поросенок и, кажется, корова. Стояли бочки с кислой капустой, куда добавляли яблоки и арбузы. Мы с Анджеем занимали одну койку, где и отдыхали, когда было время. Старушка бросала на нас хитрые и недоверчивые взгляды. Раз в неделю она пекла хлеб. Я предложила ей свою помощь. Нужно было вставать ночью, чтобы еще раз помесить поднявшееся тесто. Я взялась за это в надежде, что за работу она даст нам хоть маленький кусочек хлеба для Анджея. Раз в неделю я делала специально для него крохотный рогалик. Потом начала немножко подворовывать. Когда старуха выходила, я забегала в каморку, где хранились завернутые буханки хлеба, и отрезала в том же месте, где уже было отрезано. Затем приводила все в порядок и мчалась с этим кусочком хлеба к сыну. Научилась я воровать и горячие капустные щи, опуская маленькую кастрюльку в большую, где они варились. Разумеется, это я тоже проделывала, когда старухи не было дома. А готова ли уже капуста, не имело никакого значения.

Вечерами я читала хозяйке случайно оказавшиеся в доме книги Льва Толстого. Рассказы о человеческой доброте, сочувствии и милосердии. При этом я долго надеялась, что она, растрогавшись, даст что-нибудь поесть Анджею, когда сядет ужинать. Ему было уже неполных десять лет, и он постоянно ходил голодным. Но бабуся словно поняла мои мысли. Она с хитрой усмешкой терпеливо слушала чтение, а потом они с дочкой спокойно усаживались за еду. Мы же с Анджеем съедали в своем углу нечто даже меньшее, чем лепешка, и запивали пустым кипятком.

Один только раз мы смогли досыта наесться у старушки, которой я читала Толстого и у которой воровала щи и хлеб. Во время какого-то большого праздника они закололи свинью. Мы знали, что будем допущены к пиршеству. Бабуля пригласила двух парней, которые среди других своих занятий забивали скот. Они пришли уже в подпитии. Мы с Анджеем убежали за забор, но и там нас настиг визг бедного толстого розового кабанчика. Вернулись мы, когда его уже разделывали на столе, сколоченном из деревянных досок. В избе бабуля накладывала в котел куски свинины и приправы. Настрой был приподнятый. Старушка с дочкой приглядывали за работающими мужчинами. Между ними постоянно возникали какие-то споры. От запахов, идущих из кухни, у меня сжимались внутренности, а Анджей без конца спрашивал, когда же будет ужин.

Наконец пришла эта долгожданная минута. Обе женщины принарядились. Парни смыли кровь с рук. Мы готовились принять участие в чем-то очень важном и радостном. Я еще и сегодня ощущаю вкус того бульона с кусками свинины, овощами и клецками.

За столом, который освещала керосиновая лампа, сидели старушка с дочкой, «убийцы» поросенка и мы с Анджеем. Все, кроме нас, пили водку домашнего изготовления. Пили много, а потому быстро развеселились. Анджей наслаждался едой. Он ел столько, что я даже стала опасаться за его здоровье. Старушка, обычно равнодушная к нашему голодному существованию, была в этот вечер на редкость щедра и гостеприимна. Начались неизбежные в этих случаях песни. Заунывные, фривольные и частушки. Потом парни сорвались с места и начали отбивать трепака. Бабуля хлопала в ладоши, побуждая их к этому танцу. Самой серьезной была ее дочка. Сорокалетняя женщина, о муже которой никогда не вспоминали, часто погружалась в какие-то грустные размышления.

Спустя некоторое время мужчины начали мне оказывать недвусмысленные знаки внимания. Поначалу робко, потом, видно, водка сильно ударила им в голову, и они начали переступать границы. Тогда я, поблагодарив за угощение, быстро ушла в соседнюю комнату. Там находилась наша с Анджеем койка и там же возвышалась бабушкина кровать. С кухни уже доносились не песни, а пьяные выкрики. Вскоре пришла очень довольная старушка и улеглась на своих перинах. Я притворилась, что сплю. Сразу же за ней появились эти парни и подошли к нашей койке со словами: «Подвинься, хозяйка». В жутком страхе я соскочила на пол и выскочила из избы. Пьяницы погнались за мной. Я бегала вокруг дома, а они, крича, пытались меня догнать. Бабушка со смехом наблюдала за этим зрелищем. Анджей испуганно смотрел на меня. В конце концов, утомленные погоней, не держась на ногах, мои преследователи рухнули на пол и сразу заснули с громким храпом. Тогда я прилегла возле сына, и, несмотря на то что мое сердце еще стучало как бешеное, мы оба забылись сном. Главное — мы были сыты. Сыты! Сыты!

* * *

А сейчас я хочу привести фрагмент одного письма, которое совсем недавно получила. Оно написано случайным знакомым Александра после того, как его выпустили из саратовской тюрьмы. К этому письму были приложены две записки от Александра. Одна из них была написана в алма-атинском госпитале.