– Просто никто не может ни на что рассчитывать. Все во власти Божьей, я это прекрасно знаю по себе. Потому и королева не может быть ни в чем уверенной… – Елизавета поняла, что зря дразнит Бедингфилда.

– Спешу Вас разочаровать, леди Елизавета, королева уже понесла! И все предсказания твердят, что это наследник.

Елизавета подумала, что по ее собственному поводу тоже много что предсказывали, но вслух ничего говорить не стала, только широко перекрестилась:

– Слава Богу! Я искренне рада за сестру.

И мысленно добавила: «Может, тогда меня оставят в покое?»

Вечером, размышляя над тем, сколь капризны Фортуна и судьба, она вдруг принялась писать прямо на стене:

Фортуна, жестоких ударов тьма

Отчаяньем полнит разум.

И снова мой страшный удел – тюрьма,

Миллион обвинений сразу.

Кто казнь заслужил, тот ее не боится,

Беззлобный в оковах страдает в темнице.

Невинный в опале, преступник на воле,

И лишь переменчивость ныне в фаворе.

Бог даст, и враги на себе испытают,

Все то, что сейчас для меня замышляют!

Сполна вкусив прелести заключения сначала в Тауэре, потом в Вудстоке, Елизавета мечтала только об одном, чтобы ей позволили вернуться в свое любимое имение в Хэтфилде и оставили в покое. И еще она поняла, что совсем не желает замуж. На свете был только один человек, которого она могла представить своим мужем, – Роберт Дадли. Но Елизавета даже не знала, где он теперь. Она боялась спрашивать у Бедингфилда, не желая навредить Роберту даже нечаянно. Опальная родственница королевы была опасна для прежних друзей и родственников. Недаром никто не вспоминал о Елизавете.

Она надеялась, что вспоминают, но Бедингфилд никого не допускает и письма тоже не передает. Так и было, упорно пытались писать Кэтрин и Парри, но, не получая ответа, быстро поняли, что леди в опасности и лучше ей не вредить. Изоляция была полной, а оттого очень тяжелой.

Оставалось только размышлять. О чем? Обо всем, о вопросах власти и взаимоотношений людей, о том, за что и чем можно жертвовать, а когда не стоит, как поступила бы в том или ином случае она сама. Эти размышления повлияли на характер Елизаветы в немалой степени. Она не просто повзрослела, она стала не в пример мудрее, осознав цену жизни и смерти.

А еще Елизавета невольно сравнивала себя с Марией, но не из-за разницы в их положении, а пытаясь понять, как она сама поступила бы в том или ином случае. Вышла бы замуж за Филиппа? Он испанский принц, делать мужа еще и королем Англии, значит, попросту отдавать свою страну в руки испанцев. Те только и ждут такого подарка! Жена должна подчиняться мужу во всем, значит, английская королева должна подчиняться испанцу даже в ущерб интересам собственной страны? Получалось так.

Не поэтому ли твердят, что женщина на троне – это катастрофа? Она обязательно посадит на шею себе и своему народу чужака. Тогда как же быть королеве, неужели оставаться незамужней? Основательно поразмыслив, она решила, что если не выходить замуж за своего подданного, то остается лишь девичество…

Хотя, к чему все эти размышления? Ей трон не светит, а Мария безо всяких раздумий вышла за Филиппа Испанского, не побоявшись, что супруг вместе со своим папашей приберут Англию к рукам. От такой мысли становилось тошно и внутри взыгрывало чувство протеста. Она бы никогда так не поступила! Скажи Елизавета кому-нибудь о своих размышлениях, посмеялись бы, но говорить было некому, потому приходилось размышлять молча.

С того дня, когда ей объявили: «Вудсток, леди Елизавета!» – прошел почти год.

В комнату, страшно топая (и почему она никак не научится ходить тихо?!), вбежала служанка, взятая из местных девушек. Грязные башмаки оставили следы на и без того не слишком свежем тростнике. Но по ее виду было ясно, что случилось нечто важное.

– Их Светлость сказал, чтобы Вы шли вниз!

Светлость! – мысленно фыркнула Елизавета, но подчинилась.

Бедингфилд явно был чем-то взволнован. Неужели королева родила?!

– Леди Елизавета, Вам приказано вернуться ко двору.

– Это еще зачем?

– Вы должны быть рядом с королевой, когда ей придет время рожать. Это скоро, потому мы выезжаем завтра.

Елизавете бы кричать от радости, а она вдруг заупрямилась:

– Почему так спешно?

Ее тюремщик ничего не стал отвечать. Эта протестантка страшно действовала на нервы уже много месяцев. Он никак не понимал слабохарактерности королевы Марии, на ее месте Бедингфилд давным-давно отправил бы противную Елизавету вслед за ее матерью! Но королева почему-то не только отпустила опальную леди из Тауэра, но и возвращала в Лондон.

Но Бедингфилд все же был рад, потому что отъезд Елизаветы означал и его собственное возвращение, когда опальная красавица посмеивалась над бедолагой, то была права, он сидел вместе с ней, разве что получал вести и сам мог писать.

Давненько Елизавета не испытывала такого потрясения… Сколько она пробыла в тюрьме и ссылке? Немногим больше года, но казалось, что половину жизни! Испанцы не просто наводнили Лондон, они превратили весь двор в нечто совсем не похожее на то, что было при короле Генрихе.

Вытаращив глаза, Елизавета смотрела на нелепо разодетых мужчин. Куда девались богатые мантии с пышными рукавами, какие носил отец? Дублеты стали короче, теперь они не только не прикрывали колени, но и вообще заканчивались чуть ниже талии. Из-под них во все стороны топорщились набитые короткие штаны с торчащими из прорезей яркими тканями. Высокие воротники-рафы подпирали шеи до самых ушей. Но слишком много нашлось тех, у кого уши росли очень близко к плечам, таким приходилось старательно тянуть подбородок вверх, чтобы не быть зарытым в воротник с носом. Смешней всего выглядели втиснутые в тесные джеркины объемные животы любителей пива. На них трещали застежки, а сами джеркины топорщились совершенно неприглядно.

Королеве рожать в мае. Самая прекрасная пора, еще не жарко, но уже много цветов, все радуется жизни.

Во дворце невообразимый переполох, у их величества, кажется, гораздо раньше срока начались схватки! Елизавета пыталась вспомнить свои собственные и не смогла. Но и забыть рождение ребенка тоже не удавалось. Это ее пугало, можно ненароком выдать свою тайну. Бедингфилд страшно переживал, что Елизавета сумеет улизнуть, пока он хоть что-то пытается разузнать в дворцовом бедламе. Сначала девушка смеялась над своим мучителем, чувствуя себя чуть отомщенной, но потом поняла, что если сэру Генри не удастся ничего толком сделать, она рискует ночевать прямо во дворе или еще где попало.

– Сэр Генри, успокойтесь, я не собираюсь бежать. Хочу сначала посмотреть на своего племянника.

Наконец, ее пристроили в отведенные покои, приставили не то служанок, не то охранниц и хотя бы до следующего утра оставили в покое. Лежа полночи без сна, Елизавета снова и снова мысленно перебирала свои последующие возможные действия. Чтобы выжить, нужно подчиниться или хотя бы сделать вид, что подчинилась. Еще раз испытывать судьбу рискованно, Тауэр недалеко. А если Мария потребует пойти к мессе?! Нет, она же должна считаться с верой сестры, не может королева вот так просто потребовать от Елизаветы переступить через свои чувства! И вдруг прекрасно поняла, что вполне может. Если посадила в Тауэр и не пожелала хотя бы выслушать, то сможет.