– Не хочу я туда. Неужели ты меня там бросишь?

– Тсс, я тебя не брошу. Я уже все обдумала – я тоже останусь, медсестрой…

– А тебе разрешат?

– Думаю, да, – отвечаю я. (На самом деле я надеюсь, что разрешат.)

– Но Энгус…

– Я его к тебе и близко не подпущу.

Кон вздрагивает, потом кивает.

– Ты ведь меня не бросишь?

Целую ее в пышущую жаром щеку.

– Обещаю. Не брошу.

Дождавшись свистка, который раздается в лагере, мы смотрим, как тянется к карьеру вереница людей. Тенями плывут они сквозь туман и исчезают вдали, за холмом. На таком расстоянии не скажешь, где кто, неизвестно, кто из этих серых призраков Энгус с дубинкой и пистолетом за поясом. И кто из них Чезаре. В предрассветном сумраке все они кажутся бесплотными – словно подтвердились слухи о здешних привидениях, ожили древние легенды о проклятиях.

Едва они исчезают, мы отправляемся в лагерь; я поддерживаю Кон, обняв за плечи, и чувствую, как она сотрясается в мучительном кашле.

Часовой возле лагерных ворот, смерив нас взглядом, отступает в сторону. Видно, испугался, когда мы выходили из тумана. Не иначе как местных баек наслушался.

Тихонько стучусь к майору Бейтсу, потом еще раз, громче, сбивая костяшки чуть ли не до синяков. Никто не отзывается, и я, пинком открыв дверь, толкаю за порог Кон.

Майор Бейтс, сидя за письменным столом, смотрит на нас сердито:

– Какого черта?

– Она больна, – начинаю я.

– Ну и зачем ее сюда привели? Везите ее в Керкуолл, в больницу, ради всего святого.

– Не могу. Мы… Нельзя ей на лодке плыть, слишком она слаба, – говорю я, и вранье звучит убедительно. – Вот я и привела ее сюда, в лазарет.

– К мужчинам? Вы в своем уме? Здесь больница для пленных, а не для всех подряд.

– Да, но… (Как же его убедить? Лицо непроницаемо, в мыслях он уже нам отказал и рвется скорей вернуться к своим бумагам.) Ну пожалуйста, – умоляю я. – Давайте я с ней останусь…

– Вас обеих оставить в лагере? Я же ответил – вы что, не слышали? Нет, отправляйтесь в Керкуолл. – Взяв ручку, он вновь смотрит на листок с рядом цифр и хмурится.

– Я… я медсестра, – говорю я. – Точнее, работала одно время в Керкуолле медсестрой. И здесь я могла бы пригодиться. У вас ведь медсестер не хватает.

– К нам приходит девушка из Керкуолла…

– Бесс Крой. Я ее здесь видела. Видела, как она в лагерь ходит. Но не может же она круглые сутки работать, а других девушек из Керкуолла сюда не заманишь. А лагерь большой – вдруг эпидемия, что тогда? Я могу… – Майор смотрит косо, но я продолжаю: – Могу остаться в лагере медсестрой, а когда Кон поправится, я… или мы обе будем в лазарете помогать.

Майор откладывает ручку:

– Вы обе медсестры?

Я киваю. Это неправда, но Кон все на лету схватывает. Только бы она молчала, не встревала. Стискиваю ее руку изо всех сил, и наконец она кивает. На щеках у нее багровые пятна, глаза лихорадочно блестят.

– Надо закуток ей отгородить, пока болеет, – говорит майор. – Нечего заразу разводить, да и… ради приличия. И работать придется за троих. У нас тут много пострадавших из каменоломни.

– Спасибо.

Майор уже снова уткнулся в бумаги.

– Что ж, хорошо, ступайте. Сестра Крой вам поможет устроиться.

Бесс Крой при виде нас округляет глаза. Готовя за занавеской постель для Кон и принося таблетки, она суетится, точно боится, как бы мы ее не растерзали. Когда мы меняем больным простыни, она ненароком касается моей руки и отшатывается.

– Прости, прости, – вздыхает она, потирая ладонь, будто обожглась о мою руку.

Когда Кон засыпает, я помогаю Бесс выносить утки, поить больных, одному перевязываю вывихнутое запястье, другому – раздробленную ступню. Бесс мало-помалу успокаивается. В обед она приносит из столовой две миски супа и молча ставит одну передо мной. Ест Бесс торопливо, поглядывая на меня с опаской, по-птичьи.

– Спасибо, – говорю я, вымакав кусочком хлеба все до капли. И продолжаю сматывать бинты. Любо-дорого посмотреть, как из неопрятной груды марли получаются тугие белоснежные рулончики.

– Не за что. – Взяв миски, она идет к выходу, но останавливается. И, не глядя на меня, спрашивает: – И как вы здесь живете?

– Прости, что?

Она так и стоит ко мне спиной.

– Здесь, на острове. Здесь так… страшно. Все эти слухи. Но вы-то здесь живете. Как?

– Ну… Слухи слухами… – Так и тянет съязвить, как на моем месте съязвила бы Кон, мол, легко жить на проклятом острове, если сама ты проклята.

Но Бесс поворачивается ко мне, и лицо у нее совсем детское, беззащитное, а в руках моя миска из-под супа. И повязки больным она меняет так заботливо. Она достойна честного ответа.

– Страшновато было, – отвечаю я, – на первых порах. Но здесь, на острове, не так уж плохо. А в Керкуолле… – Развожу руками, потом разглаживаю последний скрученный бинт и кладу к остальным. – После всего, что случилось…

– Понятно, что вы решили уехать. Но почему именно сюда?

– А ты бы уехала с наших островов?

Бесс качает головой:

– Ни за что.

– Даже если бы у тебя родные без вести пропали? Все разом?

Бесс округляет глаза, будто ей почудилась в моих словах угроза или проклятие, хоть у меня ничего подобного и в мыслях не было.

– Тем более не уехала бы, – отвечает она чуть слышно.

Отложив бинты и смахнув с юбки нитки от марли, смотрю в пол, считаю секунды, собираюсь с силами для ответа.

– Видишь ли… не могли мы уехать. В начале войны я думала на юг податься. А когда родители… пропали… хотела записаться в женскую службу ВМС. Но Кон ни в какую – остаемся, да и все. Ей хотелось быть подальше от людей. Потому что… – Закрыв глаза, вспоминаю, как родители отталкивали лодку от берега, все дальше и дальше от Кон, а Кон шагала взад-вперед, ждала их возвращения; вспоминаю мрачные недели, когда Кон от меня пряталась, стыдясь показаться на глаза; вспоминаю ту ночь, когда она вернулась так поздно, что я уснула, не дождавшись ее; вспоминаю косые взгляды, пересуды, ее желание забиться куда-нибудь подальше.

Открыв глаза, вижу Бесс как сквозь туман. Она протягивает мне платок, я вытираю лицо. Вижу, как дернулся у нее подбородок.

– Нет, совсем не помог нам переезд. Все несчастья за нами сюда потянулись, да еще и новых прибавилось. Видно, и впрямь нас кто-то проклял. – У меня вырывается смешок. – Или место тут гиблое. – Легкомысленный тон мне не удается. Я вымученно улыбаюсь, и Бесс улыбается в ответ. И