«Кэвин нашел дорогу назад, – подумалось ему, – Кэвин пришел, как арфист, даже не догадываясь, как это трудно, из-за того что ему нужен был я». И вдруг его охватило нетерпение, тупое и слепое нетерпение вернуться к миру, увидеть Огана, Дру и всех других, кого он знал, – кровавые имена кровавых лет, его лет с королем…

В Кер Велл, домой, что бы от него там ни осталось…

– Нэаль! – послышался с холма ломающийся голос, заглушаемый ветром. – Кэвин! Нэаль!

– Скага, – догадался Нэаль, и сердце у него перевернулось. – Нет, Скага, нет!

Но мальчик уже бежал к ним – мальчик? Нет, то был почти мужчина. Он сбежал с холма и догнал их – и ребра его ходили ходуном, так он запыхался.

– Вернись, – сказал Нэаль, встряхнув его за плечи.

– Я пойду с тобой, – спокойно ответил Скага, – господин.

И Нэаль обнял его, ибо больше ничего не оставалось делать. Кэвин слез с Банен и обнял его тоже.

И дальше они пошли, спускаясь меж холмов, – Кэвин в основном верхом, а двое других вприпрыжку рядом.

– Мы встретим их у реки, – сказал Кэвин. – Там.

VII. Мера

Женщины горевали в Кер Велле – то было тяжелое горе без смысла и надежды. Охотники вернулись вечером домой без добычи и без своего господина, исцарапанные, порванные и напуганные долгим блужданием в лесу. Теперь молчаливой, смущенной толпой они сидели в зале, не поднимая глаз от стола, и пили эль. Лишь один плакал, уронив голову на руки. Один-единственный.

В своей комнате наверху сидела Мера, обняв малолетнего сына, склонившего свою темную головку к ней на колени – нет, он не спал, а лишь дремал от страха и усталости. Мера сидела молча и неподвижно, так что единственная служанка, оставленная ей, не осмеливалась ни шелохнуться, ни задать вопрос.

– Они вернулись домой одни, – наконец промолвила Мера, когда мальчик заснул. Она взглянула на высокое узкое окно, за которым стояла ночь и все еще неистовствовал ураган. – И они не поднялись наверх. Значит, они еще не уверены, что он мертв. – Она погладила головку сына и взглянула на юную Кали – служанку, которая делала вид, что шьет. В глазах ее застыл неистребимый страх. В ту ночь в Кер Велле не было иного закона, кроме страха. Неестественный гром, рокотавший весь день, сотрясал и крушил древние камни. И наконец хлынул дождь – обычный проливной дождь. Кали взглянула вверх, сквозь потолок, и испустила судорожный вздох. Как будто долго удерживаемое дыхание вырвалось из ее губ, как и у всей природы, не дышавшей весь день. Мальчик приподнял голову.

– Тихо, – сказала Мера. – Это всего лишь дождь.

– Он не вернулся? – спросил мальчик.

– Тихо, нет, не шуми. Хочешь, я возьму тебя на руки?

Он потянулся к ней. Мера подняла его к себе на колени.

Ему было уже пять лет, и обычно из гордости он не позволял брать себя на руки, но она обняла его и стала медленно укачивать.

– Госпожа, – попросила Кали, – позволь мне.

– Нет, – ответила Мера. И Кали осталась сидеть, она опустила голову и принялась распускать неровные стежки, сделанные дрожащей рукой во время раскатов грома. Дождь струился по стенам замка, шурша и барабаня, и деревья вздыхали на берегу Керберна. То и дело порывы ветра раздували шторы, колебля пламя лампад и свечей, но дитя продолжало спокойно спать. Снизу из зала донесся звон металла, но потом все снова стихло, оставив лишь шум дождя.

– Они не идут, – повторила госпожа Мера тишайшим из голосов лишь для ушей Кали. – Но завтра, если он не вернется домой, они поднимутся сюда.

– Госпожа, – прошептала Кали, – что нам делать?

– Мужаться, как и прежде, – ответила госпожа Мера и посмотрела на своего спящего сына, разглаживая рукой черную шапку его волос. Он еще крепче сжал свой маленький кулачок на ее рукаве. Он никогда не отличался здоровьем, сын Эвальда, зато был быстр и догадлив. – Тихо, что мы можем сделать? Да и когда мы могли? Но, если ты сможешь, ты должна будешь бежать с ним, понимаешь?

– Да, – еле слышно промолвила Кали, и голубые глаза ее стали круглыми. – Я знаю. – Обе все понимали. И Мера нежно ласкала своего спящего сына, хорошо зная людей, сидящих внизу, и не сомневаясь, что скоро в одном из них взыграет честолюбие, и тогда у мальчика не останется ни единой возможности остаться в живых, как и у любого, в чьих жилах текла кровь Эвальда. И возможно, это случится еще до наступления рассвета. Там был Бертрам и другие, подлые, кровожадные люди, кровожадные и дикие, как и их господин… и с каждым часом они хмелели все больше. Чаши внизу наполнялись снова и снова, и трусы восстанавливали храбрость, потерянную ими в лесу.

Из далекой тьмы, под стенами послышался цокот копыт.

Мера приподняла голову и прислушалась сквозь гром, вой ветра и дождя.

– В стороне от дороги, – прошептала Кали. – Из-под стен, не у ворот.

Цокот все приближался, казалось, звучал уже под самыми окнами и был отчетлив теперь, несмотря на грохот воды и шуршание листьев. На мгновение он словно затих и вновь раздался, сопровождаемый раскатами грома.

– О, госпожа, – выдохнула Кали, сжимая талисман на шее, – то, верно, феи.

– То лошадь моего мужа вернулась домой, – промолвила Мера, и взгляд ее был холоден и устремлен вдаль. – Она может кружить всю ночь, но они не откроют ворот, нет, им страшно. Тихо, – сказала она, ибо мальчик зашевелился во сне, и она вновь закачала его, покрепче обняв. Лошадь снова процокала рядом и замерла.

– Феи, – настойчиво повторила Кали, когда звук возобновился. – О госпожа…

Но лошадь ушла во тьму, и внизу, в зале, никто не открыл и не закрыл дверь: никто не вышел взглянуть. И звуки копыт замерли, и в зале было тихо, и дождь начал ослабевать. Снизу не доносилось даже шагов. Изможденное дитя спало в объятиях Меры, и Кали перестала дрожать. Вздувалась и хлопала штора, растрепанная ветром, который тоже теперь стихал. Мера указала на нее рукой, и Кали с ужасом поднялась и, приблизившись к темному окну, привязала штору, затем по очереди начала подрезать фитили – такое мирное и уютное занятие в доме, таящем убийство.

– Поспи немного, – сказала Кали, покончив с лампадами, и протянула шаль. Мера жестом попросила накрыть ею мальчика, и ненадолго на них снизошел покой. Кали заснула в кресле, которым они задвинули дверь, бессильно опустив руки на колени, а голову повесив на свою полную грудь.

Но Мера все время была настороже, прислушиваясь к дождю, который уже растратил весь свой пыл. В ее глазах не было слез – было не время. «Они остались в дне вчерашнем, – думала она, – а те, что не выплаканы, надо приберечь для дня завтрашнего». Будь окно чуть пошире, она бы подумала