Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самое страшное, что я маму почти совсем не помню. От отца в памяти остался хотя бы образ – пальто, спина. А про маму я помнил только, как она ходила. Будто ей руки привязали к телу. Хотя ведь должен был запомнить, не маленький ребенок. Ничего. Ни запаха ее духов, хотя какие там духи? Только резкий, прогорклый запах хлорки, которой она отмывала лестницы и коридоры. Ни ее рук, ни лица. Осталась лишь одна фотография. Мама в ателье, какая-то несуразно накрашенная, с другой прической. Чужая женщина – строгая и некрасивая. Никаких знакомых черт. Я бы и хотел ее вспомнить, но не от чего оттолкнуться. От этой фотографии точно не хотелось. Женщина на ней не была красивой, даже симпатичной. А ведь все дети, особенно мальчики, хотят думать, что мама была красавицей.
Я не помню, как хоронили маму. Ничего не помню. Только пожилую соседку, которая заходила, ставила тарелку с едой, заваривала мне чай и уходила. Я лежал на кровати и ждал, что меня кто-нибудь заберет. Появятся в дверях мужчина или женщина, скажут, что дядя, бабушка, тетя, двоюродная сестра – не важно. Не мог же я быть совсем один! Но вместо родственников пришла еще одна женщина, злая, и долго говорила, что теперь я буду жить в другом месте. Мол, уже взрослый, поэтому должен все понимать и хорошо себя вести. Что именно понимать, я не спросил. Злая женщина велела мне собираться. Но мы с мамой никогда никуда не ездили, поэтому я не понял, что нужно собирать. Да и чемодана у нас не было. Пришла пожилая соседка, которая приносила мне еду, с чемоданом и сложила вещи. Потом злая женщина привезла меня к зданию и сказала, что теперь это мой дом, я буду здесь жить.
– Меня никто не заберет? – спросил я, набравшись смелости.
– По документам у тебя никого нет. Даже отца. Прочерк в свидетельстве о рождении стоит, – хмыкнула злая женщина. Она говорила так, будто я считался неполноценным ребенком и вообще не должен был появиться на свет.
– Неправда! – закричал я. – У меня был отец! Я его помню! Он вместе с мамой умер в аварии!
Женщина не ответила и велела идти за ней.
Так я попал в детский дом, где надо было выживать. Мне казалось, что еще несколько раз я видел ту пожилую соседку, которая приносила еду. Она стояла за оградой и смотрела, как мы гуляем. А может, это была не та соседка, а другая женщина, пришедшая посмотреть на другого ребенка, не на меня. В детском доме каждый день твердили, что в будущем нас ждет тюрьма. В лучшем случае – работа дворником. Никому не светила хоть мало-мальская удача в жизни. А еще говорили, что всю жизнь на каждом из нас будет стоять клеймо – «детдомовский». Если малышей иногда брали в семьи, то десятилетние дети уже никому не нужны. Можно сказать, мне повезло больше, чем остальным. Я сломал систему – поступил в колледж, потом в институт. Чего хотел больше всего на свете? Уехать из этого города, избавиться от призраков – отца, спину которого увидел в магазине. Мамы, которая шла по дороге, нелепо прижав к бокам руки. Я хотел сбежать от желания прийти в нашу квартиру и забрать своих солдатиков. Кто теперь там живет? Мне нужно было уничтожить воспоминания о соседке, которую я видел за оградой детского дома. А вместе с этим и надежду, что меня хоть кто-то заберет в семью. Что я не останусь в детском доме. Так думали все, не я один. Мы все жили надеждой.
Позже я узнал, что та пожилая соседка была моей бабушкой по материнской линии. Ближе