как она о нем рассказывает, то конечно, он не мог разбудить в ней настоящее чувство, — размышлял Киров, — а значит, Мильда говорит правду, что никогда не любила. Я сделал ее настоящей женщиной, а она меня настоящим мужчиной. Это стоит мессы, как говорил один из французских королей».

Сталину обо всем этом не расскажешь, хоть они и друзья. Киров знает, что он скажет: «Мы все не святые, и Ворошилов, и Калинин, и Енукидзе — все любят ходить по девочкам. Для этого есть Большой театр, есть Паукер, который все организует, по его просьбе мы взяли туда несколько хороших девушек, понимающих, в чем заключается их служение искусству, есть наш секретариат в конце концов, где можно по договоренности удовлетворить любой голод. Дальше секретариата эта история не пойдет, девушки там работают испытанные и закаленные. Никто такие вещи не осуждал и не собирается осуждать. Природу надо учитывать. Только не надо заводить вторую жену. Мы же не мусульмане, в конце концов, а марксисты. А для марксиста важно, что о нем говорят в народе. Народ все поймет, даже блядство, если оно в меру, — Коба любил порассуждать на эти темы, рассуждал мудро и категорично, не принимая никаких возражений. — А если захотелось любви, то записывайся в комсомол. В этом возрасте она позволительна. А в партийном лексиконе такого понятия нет. Есть жена, есть подруга для утех, есть друзья и товарищи по партии, я даже не терплю это пошлое слово «любовница», как будто мы по любви такую бабу выбираем. В русском языке есть много других слов на этот счет: зазноба, страстница, товарка. Что молчишь? Не согласен?..»

Что мог возразить Киров? Он даже в напряженные съездовские дни тосковал по Мильде и считал дни до отъезда. Они договорились: как только он вернется, они тотчас встретятся. В первую же ночь.

В перерыве перед голосованием Киров, оказавшись у телефона, позвонил Эле. Позвонил поблагодарить за статью, которую она ему прислала, и в любом случае отказаться от встречи, если Эля на ней будет настаивать. Он не хотел портить ей карьеру, ибо повторная встреча вызовет у Кобы только раздражение, и в первую очередь против нее. Каково же было удивление Кирова, когда в редакции ему сказали, что такая у них больше не работает, она уволена за серьезные просчеты в работе. Когда же Киров спросил об этих просчетах, то гнусавый голосок на другом конце провода ядовито спросил: «А кто, собственно, ею так интересуется?» Киров замялся, сказал, что знакомый.

— Знакомым мы такие справки не даем! — по-хамски ответил гнусавый голосок и бросил трубку.

В другое время Киров бы поставил хама на место, но сейчас он испытал странную тревогу. Некий троцкист Двоскин, Эля, его мимолетная связь с ней и предупреждение Сталина связались в один клубок. Киров помедлил, хотел еще раз набрать номер и представиться, но в последний миг раздумал: мало ли из-за чего могли уволить даму, склонную к авантюрам. А Коба не опустится до такой глупости, как мстить какой-то девчонке. Киров попросит Серго проверить, что у нее случилось, и при случае помочь: она просто хорошая журналистка, и в этом был весь его интерес к ней.

7

Голосование на съезде прошло спокойно. Киров получил 1055 голосов, Сталин на один голос больше — 1056. Единогласно прошли лишь двое: всесоюзный староста, Председатель ВЦИКа Михаил Иванович Калинин и председатель исполкома Ленсовета Иван Федорович Кодацкий.

10 февраля состоялся Пленум ЦК, на котором было избрано Политбюро из десяти человек. В Политбюро вошли Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Орджоникидзе, Куйбышев, Киров, нарком путей сообщения СССР Андреев и уполномоченный Совнаркома по Дальневосточному краю Косиор. Кроме десяти членов Политбюро было избрано пять кандидатов в члены Политбюро — Микоян, Чубарь, Петровский, Постышев и Рудзутак. Помимо Политбюро состоялись выборы в Оргбюро ЦК, Сталин вместе с собой ввел туда и Кирова.

Секретариат избирался уже на заседании Политбюро. Сталин предложил образовать тройку секретарей: Сталин, Киров, Каганович и сдержанно похвалил кандидатуры двух предлагаемых им членов Политбюро. Киров сидел как на иголках, он волновался, не зная, как ему поступить: то ли уж стать закланной овцой сталинской братской дружбы, то ли попытаться сохранить свою далеко не девственную независимость. Киров дергался, потому что сейчас его отказ прозвучит, как выпад против Кобы. Он хотел переговорить с ним о своем отказе еще вчера, перед нынешним заседанием Политбюро, но их пригласил к себе Орджоникидзе, отказать ему они оба не могли, вечер затянулся, Серго с Кобой пели грузинские песни, и скромная вечеринка затянулась до утра. Впрочем, разговор бы ничего не изменил. Коба сам сказал, что уже решил этот вопрос.

Киров понимал, что Сталину был нужен не столько Киров в Москве, сколько Ленинград без Кирова. Его второго секретаря Чудова Сталин первым не поставит, зная, что Чудов — человек Кирова, а переведет из Нижнего Новгорода того же Жданова, который из кожи лезет доказать свою преданность Хозяину. А Ленинград Кобе нужен, чтоб начать там большую чистку и прежде всего расправиться со сторонниками Зиновьева. Киров просматривал списки, которые составила специальная комиссия, сформированная Ягодой и направленная в Ленинград из Москвы еще в начале 1933 года. Комиссия была создана по приказу Сталина. Формальным поводом для ее создания послужили сведения, якобы полученные через резидентов в Париже, о существовании в Ленинграде мощного белогвардейского подполья, в которое втянуты даже члены партии. В списке, составленном комиссией, пока сто сорок человек и преимущественно это люди Зиновьева.

Первый список из сорока человек подали на подпись Кирову еще в сентябре того же тридцать третьего, большинство людей в списке были партийцами, участниками революции и гражданской войны, поэтому требовалась виза Кирова, что он не возражает против их ареста. Кирову удалось отбить двоих, но, как оказалось потом, самых важных для Сталина. Коба возмутился таким своевольным поступком друга, но войной на него не пошел, а придумал эту переброску. Потом, если возникнут разногласия, можно будет легко затолкнуть Кирова в тот же Владивосток вместо Косиора, а исправившегося Косиора перевести в Москву.

Сталин давно практиковал такие перемещения с воспитательной целью, пользуясь испытанным лозунгом: «Так лучше для партии!» Теперь уже поздно что-либо менять, они сами породили своего божка, и он стоит не на глиняных ногах. Нет, Киров даже по-своему любил Кобу, он много