— Ты же все знаешь, Коба, — пробормотал Киров. — Она у меня больше не работает, и мы уже месяца три не встречаемся…

— Знаю-знаю, — закивал Сталин, — как и то, что о твоих отношениях говорил весь Ленинград. А ты один, как мальчишка, ничего не замечал, пока уж младшие твои коллеги тебя не урезонили…

«Неужели Чудов все рассказал?! — обомлел Киров. — Нет, он не мог! Чудов был необыкновенно щепетилен в таких вопросах. Но как Коба мог узнать о разговоре, который происходил у меня с Чудовым с глазу на глаз в его кабинете?! Подслушивание исключено, я подключал экспертов, они не нашли ни одной щели, а за закрытыми дверями голоса не слышны, это тоже проверялось. Да и говорили мы поздним вечером… Кто же тогда?»

— Я ведь и перетащить тебя хочу, чтоб похерилась эта история, — помолчав, продолжил Сталин. — Ребенок-то твой? — спросил вдруг Коба.

— Какой ребенок? — покраснел Киров.

— Вскоре после вашего близкого знакомства у нее родился мальчик, и все говорят, на тебя похож… — улыбка выплыла на лицо Сталина.

— Кто все?

— Это неважно, но говорят.

Сталин прищурился, взглянул на растерянного и подавленного Кирова. Он давно уже хотел расспросить Кирова о его латышской пассии, но не торопился и ждал удобного случая. Теперь он настал, и Коба чувствовал себя хозяином положения. У него в такие минуты даже переставала ныть сухая рука, которую он в шутку называл личным барометром.

— Я не знаю, — пробормотал Киров, его даже в пот бросило. — Мне говорили о слухах…

— Дыма без огня не бывает, — рассмеялся Сталин. — Она не глупа и хочет поглубже втянуть тебя в омут, чтоб потом козырным тузом выставить ребенка. Представляешь, какой будет скандал? Секретарь ЦК изменяет больной жене с вертихвосткой! Нет, Сергей, тебя надо срочно спасать! Ты запутался! Я уж не говорю о моральной стороне этого вопроса…

Это был любимый конек Сталина: моральный облик советского партийца. Но Киров не ожидал, что слухи о его связях с Мильдой докатились и до Кобы. Но больше всего Сергея Мироновича поразило, что Сталин ни разу не заговорил с ним об этих слухах и Мильде один на один, дома, когда они вели всякие задушевные беседы, а выставил эту новость сейчас, точно угадав потаенные мысли Кирова.

— Я не хочу думать, что ты все это затеял из-за нее! — задумчиво проговорил Сталин, выпуская кольца дыма и гладя в окно. — Какой же ты тогда большевик, если бабу готов променять на партию?! Я все-таки и сейчас уверен, что товарищ Киров — настоящий, проверенный временем большевик!.. Мне тоже бывает трудно… — Коба выдержал паузу. — Без Нади… И я тоже мужчина. А кавказский мужчина, ты знаешь, как это все тяжело переносит. Иногда хоть на стенку лезь!.. Но стоит мне вспомнить о своих товарищах по партии, которые облекли меня столь высоким доверием, и я, стиснув зубы, начинаю думать о наших врагах. Им будут только в радость такие мои слабости. Я порой даже думаю, что они специально подстроили Надину смерть, чтоб посмотреть: выдержу я или нет. Но я выдержал. И ты, Сергей, тоже выдержишь!

У Сталина даже слезы навернулись. Он сунул трубку в слабую левую руку, правой вытащил платок, вытер глаза.

— Теперь другой вопрос: твой Ленинград, — продолжил Коба. — Есть тут, как ты говоришь, резоны или нет? Думаю, есть. Город действительно сложный и управлять им не просто. Я долго размышлял: справится с ним товарищ Жданов или не справится?.. И пришел к неутешительному выводу: пока не справится. Маловато у него партийных силенок. Поэтому мы оставляем пока за тобой Ленинград, на год, не больше, чтобы ты постепенно закончил там все дела, но и от поста секретаря ЦК освободить не можем. Вторым тогда будет Лазарь, ты третьим, а в конце года будем решать окончательно. Договорились?..

— Договорились, товарищ Сталин! — радостно согласился Киров.

— Ну, ты тоже, «товарищ Сталин», — передразнил Сталин Кирова. — Мы вдвоем говорим, по-дружески, можно без церемоний!

— Хорошо, Коба! — Киров обрадовался, как ребенок.

— Я ведь на что обиделся: могли обо всем этом дома переговорить, раньше, а сейчас вот в какое ты меня положение поставил? — хмуро проговорил Коба. — Я хотел, чтоб были три освобожденных работающих секретаря ЦК. Сейчас остается два, ты будешь секретарь не освобожденный, а совмещенец, сидящий на двух стульях. Мне же нужна третья рабочая лошадка. Хорошо, я приглашу в секретари Жданова, он избран в Оргбюро, это не страшно, но тогда товарищ Прамнек Эдуард Карлович, что сейчас второй в Горьком, станет там первым секретарем обкома за счет выбывшего Жданова, первый же секретарь Горьковского обкома партии обязан по статусу быть кандидатом в члены ЦК, его нужно доизбирать, а съезд уже кончился. Вот как быть?!

Киров тяжело вздохнул. Сталин был прав. Своим отказом он внес чехарду в партийную расстановку кадров. Киров стал извиняться, но Сталин только тяжело вздохнул.

— Неужели она такая же красавица, какой была моя Надя, что авторитетный вождь партии, каким является товарищ Киров, потерял из-за нее голову? — спросил Сталин. — Вот уж новость в наших рядах!

Киров не нашелся, что ответить Сталину.

Заседание Политбюро продолжилось. Сталин доложил, что, подумав, решил согласиться с предложением товарища Кирова, а также с резонными замечаниями членов Политбюро Орджоникидзе и Куйбышева, которым благодарен за весьма своевременную подсказку, и оставить за Кировым Ленинград еще на один год ввиду исключительности данного региона.

Сталин бросил внимательный взгляд на Куйбышева, который напряженно вслушивался в его слова.

— Но при этом Киров останется секретарем ЦК, — объявил Сталин, и Ворошилов, просияв, взглянул на Кирова, словно это он нашел столь мудрый компромисс. — А руководство Северо-Западным регионом и Ленинградом будет как бы одной из обязанностей Сергея Мироновича как секретаря ЦК, при условии, конечно, что он найдет время и для общесоюзных дел. А поскольку создалась такая необычная ситуация и товарищ Киров становится не освобожденным секретарем ЦК, то необходима еще одна кандидатура, освобожденного секретаря!

Сталин сделал упор на слове «освобожденного» и оглядел членов Политбюро. Клим заерзал на стуле, точно сейчас предложат его фамилию. Куйбышев, сидевший впереди, оглянулся и бросил неопределенный взгляд на Кирова, словно говоря: «Я же не могу сам себя предлагать, давай, я тебя поддержал», но что мог сделать Киров,