и спину между лопатками, отрыгнул громко и смачно, наполнив избу густым запахом перегара и лука.

– М-м… – замычал он, то ли от удовольствия, то ли поняв, где находится, добрался на заплетающихся ногах до лавки и рухнул на нее, как подкошенный, придавив жену.

Жена оттолкнула его на край и потерла ушибленное бедро и бок. Следовало бы высказать мужу все, что думает о его беспробудном пьянстве, но он уже захрапел. Она стянула с его ног сапоги и мокрые от пота портянки, швырнула в сени, снова легла и, когда муж во сне перевернулся на спину и откинул руку ей на живот, толкнула его в бок что есть мочи.

– М-м… – промычал он и повернулся к жене лицом. Широко распахнутые глаза долго всматривались в женщину, наконец-то узнали, и тогда в ход пошли руки, помявшие грудь и ягодицы. Муж еще раз мыкнул и требовательно раздвинул женины ноги.

Она покорно подчинилась и начала думать о любимом, однако никак не могла сосредоточиться на воспоминаниях: мешали вонь перегара и лука. Жена прикрыла нос ладонью, это не помогло, тогда принялась в уме делать завтрашние дела по дому: доила корову, растапливала печь, шла за водой, готовила обед. Вроде бы все переделала, а муж еще пыхтел на ней, не столько от удовольствия, сколько из упрямства, не любил оставлять работу недоделанной. Тогда жена перешла к послезавтрашнему дню, и когда она собиралась накрывать стол к ужину, муж добился своего и слез с нее, моментально захрапев. Жена оттолкнула его, чтобы не дышал в ухо перегаром и луком, да так сильно, что муж свалился на пол.

– М-м… – послышалось из-под лавки, муж встал на четвереньки и пополз к двери, наверное, по нужде захотел…

…около входа в пещеру пожурчала, разбиваясь о камни, мощная струя, и нетвердые шаги удалились в ту сторону, где шел пир. Оттуда послышались веселые и насмешливые голоса, грохнули раскаты безудержного хохота. Пьяные – почему бы и не посмеяться?! Пирующие в очередной раз позвенели чашами, затихли ненадолго, и к пещере начали приближаться шаги – не совсем трезвые, но и пьяными не назовешь, неторопливые и усталые, как у пахаря в конце рабочего дня…

…он сел на лавку, широкорото зевнул, потянулся, хрустнув костями. Заметив, что жена не спит, похлопал ее с грубоватой лаской по заду. Рука его, тяжелая и твердая, словно вытесанная из дубовой доски, погладила женин живот и замерла, потому что муж задумался о чем-то невеселом, судя по тому, как кривились его губы. Он махнул рукой, будто отгоняя неприятные мысли, разулся, аккуратно повесив портянки на сапоги, лег, крепко обнял жену. Она прижалась к нему всем телом, поцеловала в губы, уколовшись о короткие, недавно подстриженные усы. Любил он жену ни быстро, ни медленно, с щадящей силы сноровкой и добросовестностью, с какими пахал землю…

…на кровати рядом с ней еще сохранилась впадина от мужского тела, тяжелого и сильного, денница взъерошила там мех, влажный, слипшийся в острые сосульки, отчего напоминал ежика, и сразу пригладила, чтобы не укололся тот, кому предстоит здесь лежать…

…он устало смотрел на жену и крутил рукой свои седые волосы над ухом, будто хотел намотать на палец и выдернуть, но слишком коротки были, соскальзывали. Тогда он, кряхтя и сопя, стянул сапоги, долго разглядывал их, мял руками, напоминая покупателя, собравшегося по дешевке приобрести добротную вещь. Товар не понравился и был отброшен к печи, муж лег на бок, спиной к жене, и затих. Через какое-то время перевернулся на другой бок и погладил жену по голове, нежно, как ребёнка.

Она сразу отозвалась на ласку, придвинулась к нему, поцеловала в щеку, поросшую жесткой бородой, наполовину уже седой, отыскала губы и жадно припала к ним. Муж не откликнулся, но и не оттолкнул, и тогда она погладила рукой его живот, пах, бедра. И таки расшевелила его. Муж крепко обнял ее, навалился грузным телом. Она задвигалась, помогая ему, и получалось у них так ладно, что уже одно это доставляло удовольствие. Жена сдерживала себя, растягивая блаженство, а когда стало совсем невмоготу, когда решила, что пора, муж вдруг замер и постепенно ослаб. От обиды она вцепилась ногтями в перину и с громким скрипом пробороздила ее…

Она поднесла руки к глазам и повыковыривала из-под ногтей рыжие, беличьи шерстинки, собрала на ладони и дунула на них, отправив медленно спускаться на землю. Вот так и на денницу скоро дунут боги и улетит она из этого мира в другой, где встретится с родителями, братьями и сестрами и с любимым. Жаль, что так рано это случится, когда тело еще не разучилось чувствовать, но, с другой стороны, нет и желающих любить это тело.

Кто-то приподнял закрывающую вход бычью шкуру и в пещеру проник свет утренних сумерек и робкий посвист ранних птиц. Шаркающей походкой вошел кудесник, остановился у очага. Худые руки его нависли над покрывшимися пеплом углями, ловя последнее тепло.

– Пора? – спросила денница, приподнявшись на локтях и не спуская со старика испуганных глаз.

– Рано, – ответил он, не поворачиваясь к ней. – Должно быть двенадцать мужчин. Один погиб. Найти замену до восхода не успеем. Придется мне. – Кудесник посмотрел на денницу, которая, облегченно вздохнув, вновь легла, принял ее вздох за огорченный и добавил: – Трогать не буду: старый уже.

– Сколько тебе лет? – спросила она, чтобы оттянуть время.

– Много. Я был подростком, когда родилась мать твоей матери. – Он подошел к ложу, сел рядом с денницей. – Зажился, не забирают боги к себе. Долгая старость – наказание за нерастраченную молодость. – Он лег так, чтобы между ним и женщиной было расстояние в локоть, погладил бороду, длинную и седую, прокашлялся. – Ты похожа на свою бабушку, такая же красивая. Пока я был в плену – целых восемь лет, – она стала женой твоего деда…

…сгорбленный, с седыми, давно не стриженными волосами и бородой, разбитыми и грязными ногами, стоял он перед ней, опершись на клюку, и смотрел бесцветными, будто выгоревшими, и холодными глазами, а брови, кустистые и широкие, подергивались, выдавая тщательно скрываемое волнение. Что-то знакомое угадывалось в его лице, по крайней мере, не вызывал враждебности, какую испытываешь к чужаку, но и припомнить, где и когда встречалась с ним, она не смогла.

– Не узнаешь? – спросил он дребезжащим от старости или волнения голосом и попробовал улыбнуться, отчего брови задергались чаще, а крылья носа задрожали, как у хищника, почуявшего кровь. – Да, много воды утекло…

И она вспоминала, у кого так же дрожали крылья