всех сил сдерживала слезы. Невидимая стена, отделявшая ее от воспоминаний о прошлом, разрушалась кусочек за кусочком.

Однако Нори по-прежнему не могла разглядеть лицо матери. Она видела только глаза.

И теперь девочка наконец осознала, зачем эта стена была нужна. Не мучить ее, скрывая славные деньки блаженства с матерью, которая ее любила. А защитить от матери, которая ее не любила.

Дым. Столько дыма. В квартире всегда пахло дымом, щелоком и уксусом.

Мать часто старалась вывести из дома запах сигарет. Бывало, она приводила по вечерам людей – когда до этого, как правило, весь день отсутствовала. Мать наносила румяна и алую помаду, брызгала на себя мятным парфюмом. На туалетном столике всегда стояла ваза с высокими фиолетовыми цветами. Нори запомнила это особенно отчетливо.

Когда прихорашивание подходило к концу, раздавался стук в дверь. Мать отправляла Нори в комнату и запирала ее на ключ снаружи.

Нори никогда не били, никогда на нее не кричали. Но и не целовали, не обнимали, не обращались к ней с нежностью. Мать была образцом безучастия. Ни ненависти, ни любви.

Нори сотрясалась от беззвучных рыданий. Она могла подавить слезы и звуки, но ее грудь вздымалась и опускалась с силой небольшого урагана, полностью игнорируя волю своей хозяйки.

Мать бросила Нори не для того, чтобы та достигла совершенства. Не для того, чтобы преподать ей урок, не для того, чтобы сделать ее «хорошей».

Она хотела, чтобы Нори просто не было.

Без ребенка мать становилась свободной. Больше никакого стыда, никаких трудностей. Все просто. До боли, до боли просто.

Все это время Нори просила Бога о даре – не подозревая, что давно его получила. Маленький пузырь, сотканный из смеси мечтаний, надежды и вопиющей глупости, – не клетка, как она думала. Это ее щит.

Мать за ней не вернется. Она никогда, никогда не вернется.

И осознание наконец заставило слезы пролиться.

Глава шестая

Амэ (Дождь)

Киото, Япония

Лето 1951 года

Следующим утром брат разбудил ее на рассвете и, не говоря ни слова, потащил вниз по лестнице, после чего велел ждать в гостиной. Ошеломленная Нори молча проследила, как он исчез в кабинете, чтобы «перемолвиться словечком с нашей дорогой бабушкой».

Акико уставилась на девочку, явно не понимая, стоит ли вообще о чем-то спрашивать.

– Маленькая госпожа… – начала она.

– Я не знаю, – прошептала Нори, потянув себя за локо-н.

Нерасчесанный, ничем не скрепленный, он поймал ее палец в ловушку из узелков и отказался отпускать. Нори, все еще в ночной рубашке, вздрогнула под порывом сквозняка.

– Посмотрите, что там происходит.

Акико кивнула и направилась к выходу из комнаты, однако помедлила, прежде чем свернуть за угол. Она ведь должна была следить за подопечной. Если что-нибудь окажется сломано, поплатятся они обе.

Нори криво улыбнулась.

– Не волнуйтесь, Акико. Я никуда не уйду. Обещаю.

В большем служанка не нуждалась и оставила Нори одну. Никто, даже бабушка, не сомневался в ее послушании. Это был единственный ее истинный дар.

Удивительно мягкие ковры под босыми ногами наверняка стоили невероятно дорого, и Нори осторожно с них сошла. Что бы ни говорил Акира, она не считала себя полностью в безопасности от побоев. Бабушка не из тех женщин, которыми можно помыкать, не следует испытывать новообретенную удачу.

Девочка стояла, прижимаясь спиной к стене, стараясь ни к чему не прикасаться. В самом доме ей по-прежнему было неуютно. Даже в одежде она чувствовала себя обнаженной.

Двадцать минут превратились в час. С каждым мгновением ее беспокойство росло.

Нори не имела ни малейшего понятия, о чем сейчас говорят бабушка и Акира. Обычно в ответ на запросы Акира получал вздох, трепет веера и спокойное «как хочешь, дорогой» или «Ну, если нужно». А чтобы беседа тянулась так долго… Что брат решил попросить на этот раз? Голову пророка на серебряном блюдечке?

Наконец спустя, казалось, тысячу лет Акира вернулся в гостиную. Выражение его лица подсказало Нори, что, чего бы он ни хотел, он вышел победителем. Брат смотрел на нее с огоньком в глазах, которого девочка раньше не замечала.

– Нори, – шепнул он странно высоким голосом. – Пойдем со мной.

Она могла бы спросить зачем. Она могла бы спросить, куда они направляются. Но не сделала ни того ни другого.

Она безмолвно протянула руку. Акира взял ее, и Нори вдруг поняла, что у него вспотели ладони. Брат повел ее по извилистым коридорам огромного дома.

Нори видела двор только из своего окна. И теперь, стоя за тонкой раздвижной дверью, осознала, что никогда не видела его на уровне глаз. Она чувствовала чистый воздух. Ветерок скользнул по коже нежной лаской – настолько нежной, что Нори чуть не заплакала.

– Я не могу, – прошептала она. – Это… это же самое важное правило. Мне нельзя выходить. Меня увидят.

– Кто тебя увидит, Норико? – серьезно спросил Акира. – Ближайший дом за много километров отсюда. И вся территория огорожена.

– Но бабушка говорит…

– Она разрешила. Надо лишь, чтобы я пошел с тобой, чтобы ты держалась подальше от ее роз и чтобы ты не гуляла, когда солнце высоко в небе – ради цвета лица.

Нори почему-то сильно сомневалась, что бабушка использовала столь кроткие обороты.

– Не могу, – снова прошептала она, впиваясь ногтями в ладони в тщетной надежде, что это поможет ей как-то закрепиться: голова шла кругом. – Я не…

– Я вижу, как ты смотришь наружу. Жалкое зрелище. Как побитый щенок. И ты говоришь, что не хочешь?

Нори ощетинилась. Он понятия не имеет, этот золотой мальчик, сколько ночей она провела в безмолвном отчаянии, мечтая об открытом небе.

– Нет, я говорю, что не могу. Она меня убьет, аники. Обаасама готова дать тебе все на свете, я знаю, но не это. Если кто-то узнает, сплетни будут преследовать и тебя, и твоих близких еще сотню лет. Мы никогда не смоем это пятно. Вот почему я должна оставаться в доме. Вот почему она подкупает прислугу дорогими подарками. Вот почему она бесчисленное количество раз твердила мне, что шаг одной ногой за порог – это смерть.

– А я говорю, – прошипел Акира, опуская лицо так, чтобы оно оказалось на уровне ее глаз, – что я нужен ей больше, чем титулы, или деньги, или поместья. Больше, чем прислуга, или машины, или это архаичная честь, за которую она цепляется. Ей нужен я. Она слишком стара, чтобы заводить новых детей, а мать уже наверняка лежит мертвая в канаве. Я нужен ей здесь, я нужен ей живым, я нужен ей, чтобы родить